История альбигойцев и их времени

Не далее как рядом с этим двадцать третьим каноном был поставлен другой, который допускал быть обвинителями и свидетелями всех преступников и бесчестных. Прелаты знали, что одно дело говорить, другое — действовать.

Ко всему этому нарбоннский собор заявил в заключение, что своими наставлениями он не хочет связывать инквизиторов, что его каноны — лишь дружеский совет и что ибунал во всем сообразуется с папскими указаниями. Это было сказано в первые дни папствования Иннокентия IV, мы знаем, как он отнесся к трибуналам. Он усилил их строгость, поставив их выше себя, и окончательно установил здание, стоявшее до сих пор на непрочном основании. Теперь его могло опрокинуть одно время, а не люди.

После политического движения инквизиция могла найти в Лангедоке новую пищу. Всякая попытка, враждебная французскому владычеству, отражалась немедленно на религиозном вопросе, так как встречала ревностных приверженцев в альбигойцах. Во время мятежа инквизиция не могла уследить за еретиками, их проповедниками и так называемыми «совершенными». Преследуемые в одном месте, они появлялись в другом. Они находили себе приготовленные убежища. Когда опасно было поместить альбигойского священника или диакона в замке, ему давали приют в лесных хижинах, куда стекались ученики, стремящиеся выслушать поучение. Сцена альбигойства в эти годы переносится в леса, как в ранние времена катарства. Замок Монсегюр был центром, откуда расходились еретические проповедники, пуская в этот момент новые корни альбигойства.

Замок окружали лесные массивы, покрывавшие склоны ущелий и отроги Пиренеев. Современные протоколы обнаружили, какая усиленная агитация производилась здесь, помимо феодальных руководителей политического движения. В лесу Лагард учил Вильгельм Ричард; к нему собирались слушать и вкушать благословенный хлеб Роваль, Понс, Фабри, Аламан, Гитар и другие; тут же происходили состязания Ричарда с католиком Петром Бруни. Подобный же приют был в соседних лесах. В лесу Лабастид раздавались речи Лагета, Гроса и Бонафоса. Аламаны, Вельмуры и Мервили, принадлежавшие к известным рыцарским родам, теснились около них. Около Сан-Жермьера учил Бернар Гастон. В окрестностях Кассера, в роще Ла-Гизола альбигойцы поселились целой общиной. Им в изобилии приносили пищу, восхищались их учением; их всегда заставали за пряжей льна. Недалеко от них поселились в хижинах брат Сикр и Америк с товарищами. К ним приходили просить мира и приносили дары.

Некоторые фанатики не хотели жить на одном месте и выжидать там посетителей. Они ходили из места в место разносить свои идеи. Об их прибытии скоро узнавали; когда было возможно, то из леса их торжественно вводили в город, и зажиточные люди городка или селения считали за честь поместить их у себя, накормить и снабдить всеми средствами для путешествия. Их проповедь сохраняла свои прежние начала: альбигойская догма остановилась и перестала развиваться. Отшельники предписывали те же требования воздержания. Часто они разводили супругов, как было, например, в Ланитаре. Некто Бернар Брус первый стал делать это.

Не все проповедники и проповедницы с их спутниками отличались нравственной чистотой и соблюдением того воздержания, какому они поучали. Некоторые из них находились между собой в интимных отношениях. В одном показании говорится, что верная Вильеметта Компан была при посвящении своего любовника; свидетелями обряда были его больная сестра, ее мать и много посторонних значительных лиц. У нее же братья Сент-Андрэ, исповедовавшие альбигойство и не вступавшие в брак, всегда могли находить к своим услугам альбигойских диаконис. Преимущественно у последних любили останавливаться проповедники и даже сами еретические епископы. С некоторыми они находились в более прочной связи. Так, архиерей Мартен отбил у одного еретика красавицу и стал жить с ней. К некоторым альбигойским духовным служителям привязывались и католички, жены и дочери знаменитых фамилий. Они не щадили для них ничего, повергали к их ногам свое достояние и честь. Между собой они, не краснея, называли себя их любовницами. Они прислуживали им, кормили, одевали и любили их. При таких условиях странствующие проповедники легко находили награду своих трудов; воспрещая роскошную жизнь и увеличение населения правильными браками, альбигойская догма не возбраняла даже духовным тайные ласки прекрасных дам, с тем чтобы они не освящались узами брака. Бесплодие женщины, вопреки обыкновенным понятиям, стало считаться священным. Разрушая семейные узы, указывая на бесплодных развратниц, как на лучших жен, альбигойство подрывало все основы человеческого общества. Разврат приходилось поощрять, и еретички, удостоенные внимания своих священников и епископов, по грубому пониманию своей веры, считали себя выше прочих женщин и требовали особенного почитания.