К этому времени монастыри накопили огромные богатства: завещанные им земли, десятины, церкви, драгоценности; к тому же они пользовались правом назначать на церковные должности. Всего этого было достаточно, чтобы монастырская братия превратилась в ленивых трутней, живущих за счет обедневшего королевства. Палата общин установила, что третья часть богатств Англии была сосредоточена в руках церкви, причем большая часть церковных богатств принадлежала черному духовенству. Но несмотря на это, монахи постоянно находились в затруднительном финансовом положении – иногда из-за своей фанатической приверженности к роскошным архитектурным сооружениям, к расширению и украшению своего аббатства и своих церквей, иногда из-за своей полнейшей бесхозяйственности. Хотя были соборные монастыри, такие, как Кентерберийский, которые по-прежнему хорошо вели финансовые дела и умело управляли своими широко разбросанными манориальными владениями.
«Черная смерть» так же тяжело ударила по монастырскому землевладельцу, как и по светскому. Итальянские и английские ростовщики, появившиеся после изгнания евреев, брали такие же высокие проценты и видели в монахах богатый источник наживы.
Прежде домениальные земли монастырских маноров, находившиеся в непосредственном распоряжении должностных лиц самого аббатства, часто были прекрасным примером управления поместьем и улучшения обработки земли не только на овцеводческих пастбищах Йоркширских долин, но и в смешанных пахотных и пастбищных районах на юге Англии. Но в XIV и XV веках домениальные земли аббатства все чаще и чаще сдавались в долгосрочную аренду мирянам, которые или сами их обрабатывали, или сдавали в субаренду. Этим и другими путями задолго до окончательного закрытия монастырей начался контроль мирян над монастырскими богатствами и использование их.
Временами в монастырях происходили скандалы, и ортодокс Гоуэр, так же как и Уиклиф, был убежден в том, что монахи не целомудренны. Но если принять во внимание низкий моральный уровень всех классов того времени и особые трудности в положении безбрачного духовенства, то нет причины считать, что в этом отношении монастыри были особенно плохи. Конечно, исчез аскетический порыв прежних веков, и монахи уже не отличались строгой приверженностью своим правилам. Всякий монах, давший обет, жил роскошно по сравнению с общим уровнем жизни того времени и очень любил хорошо поесть. Прежние ограничения в принятии мясной пищи теперь сделались менее строгими. Монахи любили разные виды спорта под открытым небом, но их любили и другие. Не о греховности, а о бесполезности монаха говорили больше всего. Самое плохое, что мог о нем сказать Ленгленд, это то, что за пределами монастыря он:
Теперь реформаторы церкви, обманутые папой и епископами, начали возлагать все свои надежды уже на королевскую власть. Парламент стал требовать отобрания крупных вкладов у церкви, которая поглотила так много земли на протяжении бесчисленных поколений жертвователей и не отдала обратно ни одного акра. Но еще не пришло то время, когда наконец все осознали, что светская власть могла бы располагать вкладами, завещанными церкви. Всемогущество короля в парламенте еще не сделалось конституционной доктриной. Двоевластие – церкви и государства, конвокаций
[17]и парламента – все еще представляло фактическое равновесие сил английского общества.