История античного атлетизма

И лишь кулачный боец Эпей на состязаниях, устроенных Ахиллом, явно не вызывает симпатий автора (а следовательно, и окружающих). Этот тип бойца – полная противоположность универсальным многоборцам Одиссею, Нестору, Ахиллу, Диомеду, Эанту и другим. В совершенстве он владеет лишь сокрушительным кулачным ударом и весьма этим гордится.

Уже в самом начале Эпей показан как неудержимый хвастун. После призыва Ахилла, пообещавшего в награду победителю мула, а за второе место – кубок,

…быстро восстал человек и огромный, и мощный
Славный кулачный боец, Панопеева отрасль, Эпеос.
Меска рукой жиловатой за гриву схватил и кричал он:
«Выступи тот, кто намерен кубок унесть двоедонный.
Меска ж, надеюсь я, не отвяжет никто из ахеян,
В битве кулачной победной, горжуся, боец я здесь первый!»

(Илиада. XXIII, 664–669).

Далее Эпей хвастается тем, что уж никак не могло вызвать сочувствие даже в те времена жестоких межплеменных битв (а речь-то идет о соплеменнике!). Обратясь к присутствующим, уже заранее предвкушая победу, он кричит:

Что до битвы, объявляю при всех, и исполнено будет:
Плоть до костей прошибу я и кости врагу изломаю.
Пусть за моим сопротивником все попечители выйдут,
Чтоб из битвы унесть укрощенного силой моею.

(Илиада. XXIII, 672–675)

Тут же, однако, читатель узнает, что не всегда Эпей столь храбр и дерзок. В тоне «первого кулачного бойца» слышны и досада, и явная зависть, когда он тут же нехотя признает:

Будет того, что меж вами я воин не лучший,

– что делать:Смертному в каждом деянии быть невозможно отличным.

(Илиада. XXIII, 670–671)

Но последнее заявление не может служить оправданием для Эпея. Это лишь своего рода признание в слабости (пусть не физической – данное обстоятельство дела не меняет).

Выйти против Эпея решается Эвриал – сын героя Мекистея, «некогда в Фивы ходившего к играм надгробным Эдипу» (Илиада. XXIII, 679). Симпатия автора на стороне Эвриала, который и моложе, и красивее Эпея. Но исход битвы предрешен. Вот ее описание (кстати, сделанное с почти не свойственной Гомеру лаконичностью):

Так опоясавшись оба, выходят бойцы на средину,
Разом один на другого могучие руки заносят,
Сшиблись; смешалися быстро подвижников тяжкие руки.
Стук кулаков раздается по челюстям; пот по их телу
Льется ручьями; как вдруг приподнялся могучий Эпеос,
Резко врага оглянувшегося грянул в лицо, – и не мог он
Больше стоять; подломившися, рухнулись крепкие члены.

(Илиада. XXIII, 685–691)

Впрочем, Эпей не одержим особой «спортивной» яростью. Это могучий увалень, который, как и все люди, наделенные большой физической силой, традиционно добродушен и отходчив. Эвриал почти без чувств лежит на земле, а Эпей тут же помогает его поднять.

Но даже такое (повторяем, весьма скупое для Гомера) описание кулачного боя и его последствий дает нам исчерпывающее представление о жестокости подобных поединков. Вероятно, автор умышленно избегал тут излишней детализации, щадя эстетические чувства слушателей (а теперь – читателей).

Далее Эпей как атлет показан Гомером в самом неприглядном свете. Ограниченный, неловкий силач знает лишь одно: кулачный бой. Когда же дело касается иных видов состязаний, он терпит поражение.

Вот герои начинают соревноваться в метании огромного железного диска:

…первый тот круг подымает Эпеос;
Долго махал он и бросил; и хохот раздался по сонму.

(Илиада. XXIII, 839–840)

Здесь мы встретились с исключительным для древнегреческого эпоса явлением: осмеивается атлет, осмеивается определенно и недвусмысленно. И этот атлет – кулачный боец.

Кстати, уместно вспомнить, что в Спарте многие столетия не культивировались ни кулачный бой, ни панкратий (Павсаний, Плутарх). Кроме всего прочего, спартанцы не могли допустить, чтобы их соотечественник лежал на земле побежденный и жалкий.