История античной культуры

Апеллес, кроме того, был избранным портретистом Александра Великого и первых диадохов; и действительно, в эллинистическую эпоху живописный портрет соперничает со скульптурным. О нем мы, к счастью, можем судить: благодаря возникшему в нашу эпоху в Египте странному обычаю хоронить с мумией покойника и его портрет в естественную величину нам сохранен целый ряд таких ярких снимков с тогдашней действительности, найденных в гробницах Фаюмского оазиса.

Керамика приходит в упадок: зажиточные люди предпочитают металлические сосуды, что ведет к развитию торевтики (то есть резьбы по металлу), а для бедноты не старались. Зато возникает, благодаря знакомству с разноцветными мраморами Азии и Африки, новая техника живописи, которой предстояла великая будущность, — мозаика, то есть составление картин посредством сложения мелких разноцветных кусочков мрамора (мозаика из цветной стеклянной пасты, позднее гордость Венеции, встречалась лишь изредка). И она нам известна главным образом из помпейских находок; особенно славится мозаичное изображение битвы Александра с Дарием, занимавшее пол целой комнаты в так называемой casa del Fauno. Несомненно, что из всех родов живописи мозаика была самым долговечным; правда, чрезмерной тонкости от нее нельзя было требовать.

§ 13. Мусические искусства. Старинная хорея, мать всех мусических искусств в Греции, продолжает существовать и в нашу эпоху, но без особого блеска; наибольшей славой пользуются произведения отдельных, обособленных искусств. Любят обособленную и от поэзии и от пляски чисто инструментальную музыку, ради которой каждый крупный город заводит наравне с театром свой «одеон»[26]; а равно и обособленную если не от музыки, то от поэзии пляску, процветающую в игривых и страстных «пантомимах». Об этих двух искусствах мы мало знаем; зато очень много об обособленной от обеих своих сестер поэзии нашей эпохи, для которой создан особый термин — александринизм.

Действительно, в области поэзии Александрия была главным умственным центром вселенной; умственным же центром Александрии была ее библиотека. Книга задает тон; впервые в истории культуры поэзия пишется не столько для слушателей, сколько для читателей. А поэма-книга была несовместима с хореей. Зато она представляла то удобство, что в ней могли воскреснуть также и те роды поэзии, которые давно уже умерли, когда исчезла обстановка для их живого исполнения. Способствовало же их воскрешению своего рода романтическое настроение эпохи, естественно вызываемое сравнением жалкого современного состояния собственно Греции с ее славным прошлым. Но возродились они не в прежнем виде, а в новом: времена стали требовательны к изяществу и строгости форм; это раз. Что же касается содержания, то религиозность старой поэзии тянула ее к хорее; для поэмы-книги требовалась другая приманка, и ею стала любовь. Книжность, романтизм, изысканность, эротика — вот характерные признаки «александрийской» поэзии.

Ее признанным главой был Каллимах (при Птолемее II Филадельфе), ученый поэт, подобно многим, и автор вышеназванного каталога (с.224). Эпосом он, впрочем, пренебрегал, не желая тягаться с Гомером; его коньком были так называемые «эпиллии» (то есть маленькие эпосы), вроде той «Гекалы», в которой он описывал угощение Тесея старой крестьянкой Гекалой перед его боем с марафонским быком; затем элегии, в которых он воскресил эротизм Мимнерма (выше, с.99), приправив его, однако, изысканной ученостью. Его элегии носили заглавие «Aitia», то есть «Причины», так как их объединяло общее стремление выяснить причину того или другого имени, обычая, достопримечательности и т.д.; но что это стремление уживалось с эротическим характером, доказала недавно (отчасти) возвращенная нам «Кидиппа», повесть о счастливой любви Аконтия и Кидиппы, пользовавшаяся всю древность таким же непонятным для нас успехом, каким некогда у нас ее минорная вариация — «Бедная Лиза». Воскресил он затем и ямб, примыкая, как он заявляет сам, к Гиппонакту (выше, с. 103), но все же очень осторожно: грубая откровенность клазоменского босяка не шла к изящному царедворцу, каким был Каллимах. И наконец, он воскресил и эпиграмму, и в этой области нашел самых многочисленных подражателей; лучшие их произведения собрал к концу нашего периода Мелеагр в своем «Венке», составляющем ядро сохранившейся нам так называемой «Палатинской антологии»[27], поныне определяющей наше представление об «антологическом» стиле.