История античной литературы

Повсеместное увлечение риторами, преклонение перед их мастерством, бесконечные споры и раздоры приверженцев различных философских школ, мистицизм, суеверия, религиозные искания своего времени зло и остро осмеял Лукиан, самый блестящий из представителей второй софистики, ставший затем ее злейшим врагом. Лукиан, которого Энгельс назвал Вольтером классической древности[109], был сирийцем из города Самосаты на Евфрате (ок. 120—180 гг.). Греческая культура не была для него родной; он знакомился с ней долго и постепенно, изучая греческий язык сначала в начальной школе, а затем у риторов, к которым бежал, бросив мастерскую скульптора, где учился. С огромным усердием овладевал Лукиан всем, что открыли перед ним его греческие учителя. В языке и стиле его ранних произведений уже чувствуется тонкий вкус иностранца, смакующего впервые открывшиеся ему прелести аттической речи. Ведя жизнь странствующего софиста, Лукиан много путешествовал; был в Малой Азии, в Греции, Италии и даже в Галлии. В декламационных речах «Лишенный наследства», «Фаларид», «Похвала мухе», и во многих других обнаруживается сильное влияние риторики, но в них же проявляется особая манера самого Лукиана, наблюдательного сатирика и скептика. Почти пародийной издевкой над стилем энкомия звучит похвала мухе. По всем правилам софистического искусства Лукиан славословит обыкновенную муху. Песня мухи напоминает ему звук «медовой флейты». Храбрость ее выше всякого описания, так как «пойманная... она не сдается, но наносит укусы». Ее вкус следует считать образцовым, ведь она первой стремится «отведать от всего» и «добыть мед с красоты».

В 40-х годах Лукиан бросил риторику и погрузился в изучение философии. В диалоге «Нигрин», представляющем собой приглушенную и тонко завуалированную сатиру на Рим и его порядки, Лукиан рассказывает о своей встрече с философом Нигрином в Риме. Симпатии Лукиана вскоре привлекла к себе стоическая и главным образом киническая философия. Первоначальное знакомство, а потом увлечение последней способствовали тому, что Лукиан стал отдавать предпочтение той распространенной среди писателей-киников форме изложения, которую он нашел в диатрибах Мениппа (см. стр. 198). В этот период возникают такие диалоги, как «Разговоры богов», «Прометей», «Морские разговоры», причем в некоторых из них, например, в «Разговорах гетер» или в «Тимоне» ясно ощутимо влияние аттической комедии. Во многих произведениях Лукиан беспощадно разоблачает догматизм, лицемерие и грубость философов. Так, в диалоге «Продажа жизней» Зевс и Гермес бойко распродают с аукциона руководителей философских школ, давая каждому соответствующую характеристику. В послании-памфлете «О философах, состоящих на жаловании» речь идет о тех, кто играет роль шутов и прихлебателей при знатных покровителях и, рассуждая о нравственности, забывает о ней, как только дело касается их самих.

Но особенно острыми и меткими оказываются те стрелы, которые Лукиан направляет в сторону религии. С позиций рационалиста он разоблачает отживающую античную религию с ее мифологией и бесчисленными антропоморфными богами, не щадит он и возникающее христианство, которое представляется ему одним из грубейших видов столь распространенных в его время суеверий. В «Разговорах богов» мифологические ситуации, закрепленные в литературной традиции, Лукиан изображает так, как их мог бы представлять современный ему обыватель. Божественный гомеровский Олимп превращается у Лукиана в типичный провинциальный город, где ссорятся, обжираются, дерутся, сплетничают и обманывают друг друга глупые, жадные и развратные жители. Подобно кумушкам-соперницам спорят жена Зевса Гера и его возлюбленная, богиня Латона. Миф о суде Париса превращается в пикантную жанровую сценку встречи хитрого пастуха с тремя красотками. Из мифов о чудесном рождении Афины и Диониса Лукиан делает веселые фарсы с незадачливой роженицей Зевсом в главной роли. Замечательной антирелигиозной сатирой становится «Зевс трагический». На Олимпе царит паника, вызванная слухом о том, что на земле философы заспорили о существовании богов. В менипповском стиле каждый из богов, кто в стихах, кто в прозе, высказывает свои опасения, ворчит, бодрится или отчаивается. Так как даже сам прорицатель Аполлон не может предрешить исход спора, боги приоткрывают небесные ворота и начинают вслушиваться в туманные речи спорящих философов. Ничего не поняв в них, боги утешают себя тем, что на свете еще остается много глупцов, которые не будут сомневаться в их существовании и поэтому им не грозит потеря необходимых доходов. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — писал Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым»[110].