История атомной бомбы

В ночь с первого на второе декабря 1942 года Герберт Андерсон присматривает за укладкой пятьдесят седьмого слоя графитовых кирпичей. Он распоряжается вынуть все кадмиевые стержни, кроме одного, и обнаруживает, что лишь эта последняя блокада только и сдерживает цепную реакцию в почти критическом котле. Но это ощутимо близкое мгновение триумфа должно, конечно, состояться — как и договаривались — лишь в присутствии Ферми.

На следующее утро термометры показывают минус двадцать градусов Цельсия. Энрико Ферми, Герберт Андерсон и Леона Вудс, единственная женщина в группе метлаба, сообща позавтракав, шагают вдоль Эллис-авеню, по скрипучему снегу к сиротливому и полуразрушенному футбольному стадиону. Бензин вот уже два дня как выдают по карточкам. Поэтому транспорта почти нет. Выгнать сегодня человека из дома в Чикаго может только что-то очень важное. В зале для сквоша под западными трибунами все подготовлено к большому эксперименту. Импульсные счетчики позволят услышать процесс размножения нейтронов. Трое студентов стоят, словно отважная «команда самоубийц», на грузоподъемнике под самым потолком зала. На тот случай, если цепная реакция все-таки выйдет из-под контроля, они должны будут вылить на реактор три канистры сульфата кадмия.

У противоположной стены пристроена небольшая галерея, на ней сейчас стоят дюжины две зрителей в зимней одежде, среди них и Артур Комптон, руководитель метлаба. Он привел с собой Кроуфорда Гринвальта, представлявшего фирму «Дюпон», которой придется как можно скорее воспроизвести в виде промышленной установки это создание Ферми — коль скоро оно окажется дееспособным. Энрико Ферми стоит у своих контрольных приборов и измерительных инструментов. Он в общих чертах объясняет принцип действия реактора, особо подчеркивая, что сейчас главное — довести эксперимент до конца. Что котел не рассчитан на то, чтобы отводить от него энергию расщепления ядра и производить из нее электричество. Что в его намерения входит скорее власть над реактором и возможность управлять им так, чтобы он произвел не более полуватта энергии — ровно столько, чтобы мигнула одна электрическая лампочка.

Георг Вейль, сотрудник Ферми с колумбийских времен, единственный стоит прямо перед реактором. Все кадмиевые стержни, за исключением одного, вынуты. Взглянув на измерительные инструменты, Ферми вооружился логарифмической линейкой, сравнивая значение интенсивности нейтронов с результатами Андерсона, полученными минувшей ночью. Потом он дает сигнал Вейлю вытянуть последний стержень на пятнадцать сантиметров. Инструменты не могут зарегистрировать возросший вдруг поток нейтронов, и их приходится кропотливо настраивать заново. После следующих пятнадцати сантиметров раздается глухой хлопок. Защитное реле автоматически втягивает один из контрольных стержней внутрь котла, потому что заранее установленное значение размножения нейтронов превышено. Уже половина двенадцатого, и Ферми говорит: «Что-то я проголодался. Пойдемте-ка поедим». Все контрольные стержни задвигаются назад в котел и застопориваются там замками.

В два часа пополудни сорок два гостя опять стоят на галерее. И представитель компании «Дюпон», поначалу скептичный, теперь кажется самым взволнованным. В решающее мгновение рядом с Энрико Ферми становится Артур Комптон. Последний кадмиевый стержень уже вылез из черного гигантского яйца на два метра. Прежде чем Георг Вейль вытянет его еще на тридцать сантиметров, Ферми поднимает руку и говорит: «Пора. Сейчас пойдет цепная реакция». Герберт Андерсон описывает это историческое мгновение так: «Вначале послышался шум счетчика нейтронов: кли-кети-клак, кли-кети-клак. Потом это кликанье стало ускоряться, пока не превратилось в сплошной треск. Счетчик уже не поспевал». После чего включается записывающее устройство. Зрители молча следят, как игла самописца выводит кривую круто вверх. Ферми сияет.

Теперь число нейтронов удваивается каждые две минуты. Серому кубическому аэростату уже не придется выполнять предначертанную функцию. Котел стал критическим сам по себе. Юджин Вигнер принес с собой бутылку кьянти, купленную еще до запрета на импорт итальянских вин и припасенную для этого дня. Кто-то раздобыл бумажные стаканчики. Каждому очевидцу этого первого управляемого высвобождения атомной энергии наливают по глотку вина. Однако никто не взрывается спонтанным ликованием. Сам Вигнер улавливает странное настроение: «Мы уже некоторое время сознавали, что присутствуем при укрощении колосса, и все же, когда стало окончательно ясно, что мы это сделали, возникло нехорошее предчувствие».