История бастарда. Реквием по империи

Ха! Не участвовал он! Можно подумать, не знал, что творилось за стенами крепости. Нет, просто не захотел говорить. Понимал, что хвастаться нечем. Берег ранимую душу племянника. Они же все собрались помирать в Хаардейле. Вот комендант и не желал, чтобы последние дни Мэй'Клилли омрачились осознанием неправедности его народа. А этот благородный дурачок намечтал себе что-то возвышенное. Месть, законы чести… Эта война казалась ему священной, тогда как была самой обычной — кровавой и грязной. И сейчас мальчишка наверняка страдает не из-за жалости к людям, а из-за того, что запятнан светлый образ эльфийского воина. Мы для них низшие, почти неразумные существа. Но это лишь делает поступки илльф еще более омерзительными.

Вместо того чтобы ехать к крепости через лагерь, я свернул на юго-запад, туда, где стояли длинные шатры лазарета.

— Хочу показать вам еще кое-что, светлый тисс.

Мы спешились и заглянули в ближайший, самый маленький шатер, из которого пахнуло горьковатым ароматом лечебных трав. Худощавая женщина средних лет, разливавшая по флаконам серое, отливавшее перламутром зелье, оторвалась от своего занятия и строго произнесла:

— Что вы здесь делаете? Посещение лазарета запрещено.

— Разрешение полковника, — я протянул целительнице свиток.

Недовольно нахмурившись, она прочла бумагу, бросила на первозданных суровый взгляд и неохотно сказала:

— Что ж, раз полковник так решил… Но только недолго. И постарайтесь не волновать больных. Они и так слишком много пережили.

Поблагодарив магессу, я ретировался, пока она не передумала, направился к следующему шатру и откинул тяжелый полог. На низких, застеленных чистым бельем топчанах, лежали люди. Больных было четверо: две пожилые женщины, которые крепко спали, закутавшись в одеяла, старуха с плотной повязкой на глазах, что-то бормотавшая себе под нос и молодая девушка, сидевшая на краю своего топчана. Услышав шорох, она подняла голову и посмотрела на меня, заставив ощутить укол жалости. Круглолицая, чернобровая и большеглазая, она была бы очень хороша, если бы не широкий кривой шрам, пересекавший правую щеку, уродливо стягивавший нежную белую кожу. И взгляд серых глаз — блуждающий, бездумный, странно беспечный — взгляд человека, разум которого, не выдержав ужасов окружающего мира, перестал воспринимать реальность. Девушка рассеянно улыбнулась мне, но эта улыбка вдруг превратилась в гримасу мучительного страха, когда она увидела Мэй'Клилли, заглянувшего в шатер через мое плечо. Истошно вскрикнув, она сползла на землю и попыталась спрятаться под топчан. Ей это не удалось, и, подвывая как раненая собака, девушка забилась в угол шатра, съежившись в жалкий комок и трясясь, словно в лихорадке. Спящие под одеялами женщины даже не пошевелились — видно, были совсем плохи. А старуха скрипуче спросила:

— Кто здесь?

— Доброго дня, матушка, — ответил я. — Мы маги из Виндора, приехали в помощь вашим целителям.

— Да хранит вас Луг, добрые господа, — кивнула слепая. — Может, и сумеете помочь нашей Дженни. Бедная девочка не в себе с тех пор, как эльфы у нее на глазах зарезали ее родителей. Саму Дженни и двух ее младших сестер обесчестили, а потом волшбой ударили. Вся ее семья погибла, она одна чудом выжила. Да только вот к добру ли такое чудо? Кому теперь нужна несчастная безумица? — Старуха с трудом поднялась и зашарила вокруг себя, приговаривая: — Тише, Дженни, тише…

— Вам лучше побыть снаружи, — тихо сказал я эльфам и шагнул в шатер. Присев на корточки перед девушкой, успокаивающе погладил ее по голове: — Не плачь. Они тебя не тронут.

Постепенно Дженни затихла, перестала трястись и лишь изредка судорожно всхлипывала. Я вышел в астрал, прикоснулся к ее сознанию и погрузился в беспорядочный поток мелькающих, обрывающихся, накладывающихся друг на друга картин. Они были какими-то нечеткими, размытыми, и их все время перекрывал самый сильный, яркий образ — эльф, закинувший белокурую голову в веселом смехе. Вернувшись в свое тело, я сказал, обращаясь к слепой:

— Не волнуйтесь за Дженни, матушка. Она выздоровеет. После перенесенных страданий затуманенный разум — благо для нее. Когда ее душа будет готова справиться с горем, сознание вернется.

Старуха очень обрадовалась, заулыбалась беззубым ртом:

— Вот и славно, вот и хорошо…

— Давайте я посмотрю вас.

— Не нужно, мил человек, — спокойно, словно речь шла о чем-то постороннем, произнесла она. — Глаза у меня в пожаре выгорели. Новые не вырастут, а от боли мне зелья помогают.

В ее словах было столько искреннего смирения, столько внутреннего достоинства, что я не нашелся с ответом. Отвесив поклон, будто слепая могла его видеть, вышел из шатра.

Мэй'Клилли и Рил'Айэлле стояли неподалеку, тихо перешептываясь. Мне показалось, что девушка что-то настойчиво доказывает своему другу, а он не желает соглашаться.

— Если вы еще недостаточно увидели, светлый тисс, мы можем зайти в следующий шатер, — вежливо, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло ни нотки злобы или издевки, сказал я. — Хотя это нежелательно. Там дети, они могут испугаться.