- Скажите же и вы, святейшие отцы, что вы предприняли для блага нашей страны и сохранности нашего королевства? (4)
Епископы молчали, ведь сказать им, изменникам, было нечего. А король встал, омыл руки и принял благословение у ближайшего к нему священника, как ни в чем ни бывало.
- А что, отец Григорий, привел ты с собой дьякона, как я просил? – ни с того, ни с сего спросил Гунтрамн.
- Конечно, государь, - ответил турский епископ. – Он споет псалмы, если вашему величеству будет угодно.
- Нашему величеству угодно, чтобы все пели, не только дьякон, - сказал благодушный от пяти опрокинутых кубков король. И он пристально посмотрел на епископов. – Все пойте!
Епископы переглянулись. Ситуация была постыдной донельзя. Полтора десятка высших церковных иерархов будут петь по очереди, как простые церковные служители. И где? В трапезной! Но деваться было некуда, и Григорий, распределив псалмы, позвал своего дьякона. Епископы, обливаясь потом, судорожно вспоминали текст, потому что проделывали это многие годы назад. Король же, явно наслаждаясь ситуацией, поощрительно кивал головой. Наконец этот позор закончился, и Гунтрамн сказал:
- Об одном только прошу вас, святители Господни, – продолжал король, – это чтобы вы молили о милосердии Господнем для моего сына Хильдеберта. Ибо он человек умный и деятельный, и едва ли за многие годы найдешь столь осторожного и энергичного мужа, как он. И если Бог сочтет его достойным, чтобы даровать ему власть в этой галльской стране, то, может быть, будет надежда на то, что наш весьма обессиленный род благодаря ему сможет воспрянуть(4).
Наконец, обед закончился, и обрадованные этим обстоятельством епископы потянулись на выход. Они увидели шанс спасти себя и сохранить свою власть. Но, уже уходя, они услышали в спину то, из-за чего, собственно,бургундский король и вызвал их в Орлеан:
- Правда, мать его, Брунгильда, грозила мне смертью, но я нисколько ее не боюсь. Ибо Господь, который вырвал меня из рук врагов моих, спасет меня и от ее козней(4).
***
На следующий день король отправился на охоту, а епископ Григорий ждал его, чтобы вымолить прощение для графа Бордо Гарахара и герцога Бладаста, которые все это время прятались в базилике святого Мартина в Туре. Они были изменниками, и знали это. Об участи своих друзей они тоже знали, и не желали себе подобной участи. Григорий же хотел просить за них из христианского милосердия, и из-за немалых сумм, что были обещаны его епархии для украшения церквей. Он уже просил короля за этих людей не раз, отправляя гонцов с письмами, но неизменно получал отказ. В отличие от Брунгильды, которая, подобно Цезарю, предпочитала щадить своих врагов, Гунтрамн был похож на Октавиана Августа, и своих врагов любил видеть мертвыми. Ему всегда импонировало то, что Август, в отличие от своего божественного дяди, правил долго и счастливо, и умер своей смертью.
- Чего тебе, святой отец? – спросил Гунтрамн, который удивленно посмотрел на епископа, который смиренно ждал его у дверей в покои.
- Я опять с просьбой, государь, - склонил голову Григорий.
- Говори, - милостиво сказал Гунтрамн. Он сегодня был в превосходном расположении духа.
- Я вновь нижайше прошу вас помиловать несчастных Гарахара и Бладаста, мой король.
- И речи быть не может, - отрезал Гунтрамн. – Я знаю, что ты их в своей церкви укрываешь. У тебя там вечно какие-то негодяи прячутся.
- Защита святого доступна всем, мой государь, - посмотрел на него ясными глазами епископ. – Я не могу нарушить священный обычай. В базилике они неприкосновенны. И я послан с этой просьбой своим господином. Что я скажу ему, если вы мне откажете?
- Это о каком таком господине ты говоришь? – изумился король.
- Я говорю о святом Мартине, мой король, - усмехнулся Григорий. Он уже понял, что его нехитрая манипуляция удалась. Суеверный король был поражен до глубины души.
- Ладно, веди этих проходимцев, - поморщился Гунтрамн. – Твой господин не станет возражать, если они получат у меня по первое число?
- Что вы, государь! – горячо воскликнул Григорий. – Вразумление грешников – дело богоугодное. Я мигом!
Понурые бунтовщики выросли перед королем в мгновение ока. Богобоязненность короля ничуть их не обманывала. Они прекрасно знали и его припадках ярости, и о бессудных казнях, которые вершились по его приказу. Он был чуть менее звероподобен, чем его братья, но он был куда опаснее их. Ведь они все уже умерли, а он всё еще правил.
- Ну что, проходимцы, нашли себе защиту у святого? Думаете деньгами купить себе прощение? Много отцу Григорию пообещали? – со злым прищуром спросил у них Гунтрамн.
- О милосердии ваше величество молим, - впились в короля преданным взглядом бунтовщики. – Мы готовы искупить свои ошибки.
В зал занесли два тяжелых сундука, которые были немедленно открыты настежь. Они были плотно набиты золотой и серебряной посудой, украшениями и кошелями с монетой. За время бунта герцог и граф награбили достаточно, и они прекрасно знали, что королю об этом известно. Что есть золото, когда на кону жизнь?