История будущего (сборник)

Джетмены не ждут — потому они и джетмены. Он раздраил заглушку и взялся выуживать «горячие» стержни щипцами. Погас свет, Райслинг продолжал работу. Джетмен обязан знать машинное отделение, как язык знает зубы. Райслинг мельком глянул поверх свинцового щита в тот момент, когда погас свет. Голубое радиационное свечение ему ничуть не помогало; он отдернул голову и продолжал удить на ощупь. Закончив работу, он воззвал в переговорную трубу:

— Второй двигатель накрылся. И, жопы куриные, дайте сюда свет!

Свет там был — аварийная цепь, — но не для него. Голубой радиационный мираж был последним, на что отреагировал его зрительный нерв.

Пока Пространство и Время, крутясь, ставят

звездный балет,

Слезы преодоленных мук серебряный сеют свет.

И Башни Истины, как всегда, охраняют Большой

Канал,

Никто отраженья хрупкие их не тронул,

не запятнал.

Народа уставшего плоть и мысль сгинули

без следа,

Хрустальные слезы былых богов вдаль

унесла вода,

И в сердце Марса не стало сил, и хладен

простор небес,

И воздух недвижный пророчит смерть тем,

кто еще не исчез…

Но Шпили и Башни в честь Красоты слагают

свой мадригал,

Придут времена, и вернется она сюда,

на Большой канал!

Из сборника «Большой канал», с разрешения Lux Transcription, Ltd,

Лондон и Луна-Сити

На обратной петле Райслинга высадили на Марс в Сухих Водах, ребята пустили шляпу по кругу, а шкипер сделал взнос в размере двухнедельного заработка. Вот и все. Финиш. Еще один космический боз[43], которому не посчастливилось рассчитаться сразу, когда сбежала удача. Один зимний месяц — или около того — он пересидел в Куда- Дальше? с изыскателями и археологами и, вероятно, смог бы остаться навсегда в обмен на песни и игру на аккордеоне. Но космонавты умирают, если сидят на месте; он заполучил место в краулере до Сухих Вод, а оттуда — в Марсополис.

Во времена расцвета столица была хороша; заводы окаймляли Большой Канал по обоим берегам и мутили древние воды мерзостью отходов. И так было до тех пор, пока Трехпланетный Договор не запретил разрушение древних руин во благо коммерции; но половина стройных сказочных башен была срыта, а оставшиеся обезображены под герметичные жилища землян.

А Райслинг так и не увидел этих перемен, и никто не сказал ему о них; когда он вновь «увидел» Марсополис, он представил его прежним, таким каким город был до того, как его рационализировали для бизнеса. Память у Райслинга была хорошей. Он стоял на прибрежной эспланаде, где предавались праздному покою великие Марсианской Древности, и видел, как красота эспланады разворачивается перед его слепыми глазами — льдистоголубая равнина воды, не движимая прибоем, не тронутая бризом, безмятежно отражающая резкие яркие звезды марсианского неба, а за водой — кружево опор и летящие башни гения слишком нежного для нашей громыхающей, тяжелой планеты.

В результате возник «Большой канал».

Неуловимая перемена в миропонимании, давшая ему возможность видеть красоту Марсополиса — где красоты больше не было, — повлияла и на всю его жизнь. Все женщины стали для него прекрасными. Он знал их по голосам и подгонял внешность под звук. Ведь гадок душой тот, кто заговорит со слепым иначе, чем ласково и дружелюбно; сварливые брюзги, не дающие мира мужьям, даже те просветляли голоса для Райслинга.

Это населило его мир красивыми женщинами и милосердными мужчинами. «Прохождение темной звезды», «Волосы Вероники», «Смертельная песня вудсовского кольта» и прочие любовные баллады были прямым следствием того, что его помыслы не были запятнаны липовыми мишурными истинами. Это делало его пробы зрелыми, превращало вирши в стихи, а иногда даже в поэзию.

Теперь у него была масса времени для размышлений, времени, чтобы точнее подбирать слова и трепать стихи до тех пор, пока они как следует не споются у него в голове. Монотонный ритм «Реактивной песни» пришел к нему, не когда он сам был джетме-ном, а позже, когда он путешествовал на попутках с Марса на Венеру и просиживал вахту со старым корабельным товарищем.