История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Истинная модель свободных сообществ обнаруживается не в Италии, а в Англии, где первые клубы появляются в XV («Двор доброй компании») и в XVI веке («Фрайди–стрит» или основанный Уолтером Рэли «Бред–стрит», собиравшийся в таверне «Русалка»). В XVII–XVIII веках их число стремительно растет: так, Сэмюэль Пипс с друзьями отправлялся «в клуб» к Вуду на Пэлл–Мэлл. В эпоху Просвещения Франция перенимает этот британский обычай, но опыт Революции придает негативную окраску слову «клуб», поэтому после 1815 года чаще говорят о «кружках», чтобы подчеркнуть неполитический характер собраний. Довольно быстро они устанавливают свои простые правила: чисто мужской состав, решение о вступлении принимается всеми членами, в основном с оглядкой на социальное и культурное сходство. В отличие от светских салонов место сбора всегда находится за пределами семейного пространства, сначала в общественных местах (таверна или кафе), а с начала XIX века все чаще в принадлежащем этому собранию помещении, доступ к которому открыт только его членам. Цель подобных объединений — общение как таковое, хотя часто они приходят к определенной специализации — политическим дебатам, литературным дискуссиям или просто помогают проводить досуг наиболее состоятельной части общества. Будучи добровольным обществом, свободным от любого принуждения и не имея какой–либо внешней цели, клуб полностью независим от семьи, а потому представляет собой новую модель избирательной социабельности. Он не требует тайны, посвящения или программы, не упоминает о братстве и не предполагает никаких взаимных обязательств, помимо следования простым правилам поведения, которые распространяются на всех членов, не препятствуя и не способствуя установлению между ними привилегированных отношений. Общежительность освобождается от тех ограничений, которые налагала дружба и семья. Как напишет Бодлер, «английская жизнь — эта смерть сердца — есть клубное и кружковое существование»[376].

Мужское и женское

У новых форм социабельности есть черта, указывающая на источник их происхождения: это практически исключительно мужские сообщества. Строгое разделение по признаку пола показывает, что, в отличие от светских салонов, они не являются миниатюрными слепками общества. Это добровольный выбор изоляции и сегрегации, разрыв не только с семьей, но с привычным для повседневной жизни смешением полов и возрастов — мужчин и женщин, взрослых и детей. Последние не допускаются к подобным собраниям, поэтому для юношей членство в клубе, как и посещение таверны, становится знаком признания их самостоятельного статуса как индивидуумов, ответственных за собственные решения и способных распоряжаться своим кошельком. Женщины оказываются лишены даже ранее принадлежавшего им слова «кружок» («cercle»): именно так именовались собрания Дам вокруг Марии Медичи. По свидетельству Сен–Симона, Людовик XIII сожалел о «величавости кружков королевы–матери, среди которых он рос». Людовик XIV возобновляет их сначала вокруг дофины, потом герцогини Бургундской, и традиция продолжает существовать вплоть до «госпожи Бонапарт»[377]. Позднее дамы обзаведутся собственными масонскими ложами и клубами, которые всегда будут строго отделены от мужских аналогов. Систематический характер такого разделения, по–видимому, указывает на еще один аспект подобных ассоциаций.

Безусловно, можно встретить немало убедительных доводов в пользу половой сегрегации: защита добронравия (как мы видели, на это ссылались франкмасоны, в чьих рядах в эту эпоху было много холостяков и путешественников, оторванных от своих семей)[378]; строгое разделение обязанностей и пространств, из–за которого женщины должны были проводить время у домашнего очага и им был запрещен доступ в «публичные» места, где собирались мужчины; малая степень реальной свободы, поскольку женщины были подчинены власти отца или мужа; недостаточная квалификация, не позволявшая им заниматься теми профессиями, где могли бы формироваться компаньонажи. Но все эти резоны не были особенно сильны в случае состоятельных классов, где женщины имели достаточно домашней прислуги и пользовались относительной свободой действий — а в XVIII веке и свободой нравов. К примеру, госпожа де Сен–Симон нередко получала приглашение в Марли, а ее желчный супруг — нет; при этом ему в голову не приходит негодовать, напротив. О принципиальном характере такого исключения женщин свидетельствует и тот факт, что оно становится объектом насмешек со стороны современников. Так, 18 апреля 1742 года президент де Манибан писал из Тулузы кардиналу Флери: «…8 числа сего месяца во время обеда, собравшего несколько дам и кавалеров зрелого возраста, был учрежден орден, который хотели сперва назвать орденом Вольной Дружбы, но потом окрестили орденом Доблестных Рыцарей… в качестве шутки… и чтобы противопоставить его франкмасонам, чей секрет никому не ведом и которые не принимают к себе дам»[379].