История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Кафка рассказывает «историю человека, добивающегося, чтобы его пропустили к Закону. Страж у первых врат говорит ему, что за ними есть много других и там, от покоя к покою, врата охраняют стражи один могущественнее другого. Человек усаживается и ждет. Проходят дни, годы, и человек умирает. В агонии он спрашивает: „Возможно ли, что за все годы, пока я ждал, ни один человек не пожелал войти, кроме меня?“ Страж отвечает: „Никто не пожелал войти, потому что эти врата были предназначены только для тебя. Теперь я их закрою“»³ Кафка—и Борхес, который об этом рассказывает, — открывают перед нами двери воображаемого. Идет ли речь о памяти или о воображении — нечто социальное всегда здесь присутствует, как стражник у двери. Макиавелли описывал хитрости власть имущих, создававших мир иллюзий, чтобы держать подданных в подчинении. В работе «18 брюмера Луи Бонапарта» Маркс пишет, что главари революций всегда выдают себя за тех, кем не являются: Лютер—за святого Павла, якобинцы — за основателей Римской республики. В книге «Протестантская этика и дух капитализма» Макс Вебер задается вопросом, как же должны были реформаты интерпретировать священные Тексты (Библию), чтобы превратить их в теоретическую основу современного капитализма, ведь подобная цель противоречила их содержанию. То, что христианская этика и иллюзии или истины (в зависимости от того, как к ним относиться), которые она сообщает, производят революцию в экономике, не казалось ему очевидным. Жорж Сорель утверждал, что идея всеобщей стачки (без сомнения, утопическая) тем не менее укрепляет воинственный дух трудящихся. Начиная с 1920-х социальное воображение среди прочего создало мифы о «последней из войн»; о «коммунистическом рае»; о «Сталине—лучшем из людей»; о «плановой экономике», демонстрирующей главенство человека над экономическими механизмами; о деколонизации и следующем из нее расцвете культурного разнообразия в рамках демократии; об уничтожении либерализмом бедности в богатых странах; а также оппозицию, вне зависимости от политической окраски, утверждающую, что завтра все станет возможно, и т. д.

В эпоху «трех парок» — чумы, голода, войны — воображаемое было краткосрочным и долгосрочным: надо было, во-первых, выжить, во-вторых, попасть в число избранных, а не проклятых. Границы между сословиями смешивались: и дворянин, и простолюдин, и богатый, и бедный, и священник, и мирянин могли переносить в своей одежде Xenopsylla cheopis— чумную блоху, попавшую в Европу по Великому шелковому пути. В те времена все верили в ад и рай, что до некоторой степени ограничивало садистские и сексуальные порывы. С началом эпохи Возрождения воображение дополнилось грекоримским антропоморфизмом. Иудео-христианский монотеизм и политеизм были едины во мнении по поводу слабости человека перед непостижимой волей Бога или Судьбы. Эти традиции живут и после I Мировой войны, обогатившись, осмелимся сказать, воспоминаниями о только что пережитых ужасах. Воображение работает в основном благодаря текстам—будь то Библия, «Отверженные» или «Воспитание чувств».

Что происходит сегодня

Современный мир в большей степени, чем все предшествующие эпохи, — это мир зрительных образов. За один день ребенок видит сотни, даже тысячи картинок: рекламу в метро и на улицах, афиши, комиксы, богато иллюстрированные школьные учебники, иногда кино, каждый вечер телевизор. Его воображение теперь работает не на основе устных или письменных высказываний, но на основе потока—метафора здесь весьма уместна—картинок и образов, который обрушивают на него средства массовой информации. Не думая о конце света—если будущее для него важно, — он посвящает себя покорению природы, завоеванию Луны (про рассеянного человека больше нельзя сказать, что он «на луне»*, потому что люди добрались туда не в мечтах, а в научных целях), звездным войнам. Еще вчера можно было месяцами грезить о любви Юлии д’Этанж и Сен-Прё и подолгу размышлять о величии души — а может, о макиавеллиевском прагматизме? — де Вольмара**. Сегодня на это нет времени. Едва кончается четвертая серия сериала «Новая Элоиза», как начинается драма из жизни мафии, а вслед за ней—репортаж об очередных подвигах какого-нибудь теннисиста или футболиста. Все эти образы, которыми нас пичкают, могут создать иллюзию объективности. Однако картинка не нейтральна: все хитрости

* Выражение «être dans la lune» (доел, «быть на луне») соответствует русскому «витать в облаках».

** Юлия д’Этанж, Сен-Прё, де Вольмар—персонажи романа Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза».

с установкой кадра придуманы еще Дега; фотографы и кинооператоры субъективизировали образное присутствие — монтаж, то есть заданная последовательность образов, придает зрительной хронологии смысл.