История человеческих жертвоприношений

В 340 году до н. э. при консулах Манлии Торквате и Публии Деции Мусе Рим вступил в войну с латинами, претендовавшими на римское гражданство. В канун решающего сражения, как рассказывает Ливий, обоим консулам, командовавшим армией, приснился один и тот же сон: «Муж, более величественный и благостный, чем обычный смертный, объявил, что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней и Матери Земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа».

Когда гадание по внутренностям животных подтвердило достоверность сна, консулы призвали к себе легатов и трибунов и повелели объявить армии волю богов, «дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско». Потом они договорились, что обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле войско начнет отступать… Армии двинулись в бой. Деций возглавлял левое крыло, и именно здесь легионеры дрогнули и начали отступать. Ливий пишет:

«В этот тревожный миг консул Деций громко позвал Марка Валерия: «Нужна помощь богов, Марк Валерий, — сказал он, — и ты, жрец римского народа, подскажи слова, чтобы этими словами мне обречь себя в жертву во спасение легионов». Понтифик приказал ему облачиться в претексту, покрыть голову, под тогой рукой коснуться подбородка и, став ногами на копье, говорить так: «Янус, Юпитер, Марс-отец, Квирин, Беллона, Лары, божества пришлые и боги здешние, боги, в чьих руках мы и враги наши, и боги преисподней, вас заклинаю, призываю, прошу и умоляю: даруйте римскому народу квиритов одоление и победу, а врагов римского народа квиритов поразите ужасом, страхом и смертью. Как слова эти я произнес, так во имя государства римского народа квиритов, во имя воинства, легионов, соратников римского народа квиритов я обрекаю в жертву богам преисподней и Земле вражеские рати, помощников их и себя вместе с ними». Так произносит он это заклинание и приказывает ликторам идти к Титу Манлию и поскорей сообщить товарищу, что он обрек себя в жертву во имя воинства. Сам же препоясался на габинский лад, вооружился, вскочил на коня и бросился в гущу врага. Он был замечен и в одном, и в другом войске, ибо облик его сделался как бы величественней, чем у обыкновенного смертного, словно для вящего искупления гнева богов само небо послало того, кто отвратит от своих погибель и обратит ее на врагов. И тогда внушенный им страх охватил всех, и в трепете рассыпались передовые ряды латинов, а потом ужас перекинулся и на все их войско. И нельзя было не заметить, что, куда бы ни направил Деций своего коня, везде враги столбенели от ужаса, словно пораженные смертоносной кометой; когда же пал он под градом стрел, уже нескрываемо перетрусившие когорты латинов пустились наутек, и широкий прорыв открылся перед римлянами. Выйдя из благочестивого оцепенения, они с воодушевлением, как будто им только что подали знак к битве, снова бросились в бой…

Тело Деция нашли не сразу, так как ночная тьма помешала поискам; назавтра его обнаружили в огромной куче вражеских трупов, и оно было сплошь утыкано стрелами.

Тит Манлий устроил Децию похороны, достойные такой кончины».

Сын Публия Деция Муса, которого звали так же, как и отца, повторил его подвиг. Это было тяжелое для Рима время, когда, как пишет историк середины второго века Луций Анней Флор, «двенадцать этрусских городов, умбры, древнейший народ Италии, к тому времени еще полный сил, и остатки самнитов внезапно поклялись, что уничтожат само имя римского народа». Младший Деций, когда войско его оказалось в окружении, призвал жреца и повторил священную формулу, которую сорок пять лет назад произнес его отец. Ливий пишет: