Та же непринужденность и непрерывная связь отдельных персон и композиции в целом прослеживается в «Парнасе» (1510 г.), где представлена еще одна сфера духовной деятельности человека – поэзия. В центре фрески расположился Аполлон с виолой в окружении муз. К ним с двух сторон, словно восходя на Парнас, присоединились прославленные поэты древности и современники Рафаэля, чтобы услышать божественную музыку. Здесь Вергилий и Данте, слепой Гомер, Петрарка и Сафо, Боккаччо и Овидий, Гораций и Ариосто. Весь живописный комплекс «Станца делла Сеньятура» завершили величавые фигуры Мудрости, Меры и Силы, олицетворяющие главные добродетели Правосудия.
А росписи «Станца д’Элидоро» (1513–1514 гг.) наполнились напряженными драматическими образами. Композиции, построенные на резких контрастах движения и покоя, света и тени, символически соотнесены с ветхозаветными сценами, написанными Перуцци на своде (Рафаэль отказался их уничтожить), и связаны с историей римской церкви. Они откровенно прославляли папу Юлия II, а затем его преемника Льва X. Мощная бурная патетика драматического рассказа об изгнании Гелиодора сменялась чередованием спокойных и порывистых фигур во «Встрече Льва I с Аттилой» и в «Мессе в Болонье». Рафаэль великолепно использовал возможность света и пространства во фреске «Освобождение апостола Петра из темницы». Тонко продуманные световые эффекты позволяют увидеть предметы и фигуры в ночном мраке. Образы обретают неожиданную переменчивость и таинственность. Беспокойно движущиеся силуэты солдат в тени и спокойная фигура Петра, охваченная золотым ореолом сияния, исходящим от ангела, символизируют победу света над тьмой, праведности над жестокостью и неверием.
Работа в станцах захватила Рафаэля, но она была столь огромна, что постепенно он «оброс» многочис ленными помощниками и учениками, «которым он помогал и которыми он руководил с чисто отеческой любовью. Поэтому, отправляясь ко двору, он был всегда окружен полусотней художников… В сущности, он прожил не как художник, а как князь», – писал Вазари. Рафаэль доверил роспись третьей «Станцы дель Инчендио» (1515–1517 гг.) по своим картинам любимому ученику Джулио Романо и другим молодым художникам. Ни один мастер не смог похвалиться такими отношениями взаимопонимания и дружбы, которые царили в школе Рафаэля.
Но как бы ни был загружен художник в Ватикане, он исполнил много работ для своего друга, покровителя, одного из богатейших и влиятельных лиц Рима, банкира и купца Агостино Киджи. Для его загородной виллы Фарнезина Рафаэль написал торжественную античную фреску «Триумф Галатеи» (1513 г.). Скульптурная выразительность ее образов, светлые ликующие краски, пластические контрасты, бурная взволнованность персонажей и общая уравновешенность всей композиции предвосхитили появление в искусстве стиля барокко. Он также создал архитектурный проект капеллы Киджи в церкви Санта-Мария дель Пополо и рисунки для мозаики купола («Бог Отец среди ангелов»), статуи Ионы (исполнена Лоренцетто). Художнику принадлежит и общий замысел фресковых росписей Лоджии Психеи на вилле Фарнезина. Но выполненный его учениками декоративный ансамбль был сильно огрублен в рисунке и колорите и приобрел неприятную утрированность и некоторую утяжеленность.
Рафаэль также не прекращал создание алтарных образов («Св. цецилия», 1514 г.; «Несение креста», 1517 г.; «Св. семейство Франциска I», 1518 г.), среди которых ведущее место заняли прекрасные Мадонны («Мадонна Альба», 1509 г.; «Мадонна с рыбой», «Мадонна дель Импанната», обе в 1514 г.; «Мадонна делла Тенде», ок. 1508 г.). Но если флорентийские Мадонны – это трогательные юные матери, поглощенные заботой о ребенке, то римские Богоматери – светлые богини, несущие миру одухотворенную гармонию жертвенности, независимо от того, царят ли они над другими фигурами («Мадонна ди Фолиньи», 1511–1512 гг.) или решены в интимно-жанровом плане («Мадонна в кресле», 1514–1515 гг.). Очаровательная юная мать обыденно сидит в кресле, ее голова повязана пестрым платком, а на плечи наброшена вышитая крестьянская шаль. В страстном порыве нежности она прижала к себе дитя, но ясный взгляд ее светло-зеленых глаз направлен прямо в душу зрителя. В нем столько скрытого напряжения и горького предчувствия, что эта трогательная сцена приобретает оттенок монументальности.