История чтения

Я хотел жить среди книг. В 1964-м, когда мне было шестнадцать, я начал подрабатывать после школы в «Пигмалионе», одном из трех англо-германских книжных магазинов Буэнос-Айреса. Владелицей магазина была Лили Лебах, еврейка из Германии, которая в конце тридцатых годов бежала от нацистов. В мои обязанности входило ежедневно вытирать пыль со всех до единой книг, находившихся в магазине – Лили полагала (и вполне справедливо), что таким образом я быстро изучу ассортимент и буду точно знать, где какая книга стоит. К несчастью, большинство книг слишком сильно искушали меня; они требовали, чтобы я взял их в руки, открыл и просмотрел – иногда этого бывало недостаточно. Несколько раз я крал самые соблазнительные книги; я уносил их домой в кармане куртки, потому что мне было мало попросту прочитать их; я должен был обладать ими, называть их своими. Романистка Джамайка Кинкейд, признаваясь, что в детстве воровала книги из библиотеки в Антигуа, объясняла, что не собиралась их красть: «…просто после того, как я прочитывала книгу, я уже не могла помыслить о разлуке с нею»[20].

Я слишком быстро обнаружил, что мы читаем не просто «Преступление и наказание» или «Дерево растет в Бруклине»[21]. Мы читаем определенное издание, определенный экземпляр, со всеми шероховатостями бумаги, с особым запахом, с высохшей слезинкой на странице 72 и следом от чашки кофе в правом верхнем углу обложки. Эпистемологический закон чтения, выведенный еще во II веке и утверждающий, что более поздний текст всегда замещает предшествующий, в моем случае работал редко. В раннем Средневековье писцы часто «исправляли» ошибки в текстах, которые они переписывали, таким образом «улучшая» их; что касается меня, то издание, в котором я читал книгу в первый раз, становилось editio princeps[22], и все остальные я впоследствии срав-нивал с ним. Книгопечатание создает иллюзию, что все читатели «Дон Кихота» читали одну и ту же книгу. Но я и сегодня ощущаю это так, словно книгопечатание не было изобретено, и каждый экземпляр книги является уникальным.

Наконец никто не станет спорить с тем, что некоторые книги обязаны своими характерными особенностями отдельным читателям. Любая книга содержит в себе историю предыдущих прочтений – другими словами, каждый читатель находится под впечатлением от того, что, как ему кажется, происходило с книгой раньше. В моем подержанном экземпляре автобиографии Киплинга «Кое-что о себе», который я купил в Буэнос-Айресе, на форзаце было записано от руки стихотворение, датированное днем смерти Киплинга. Был ли неизвестный поэт страстным империалистом или поклонником киплинговской прозы, сумевшим разглядеть художника за налетом шовинизма? Мой воображаемый предшественник оказал на меня сильнейшее влияние, потому что во время чтения я постоянно находился в диалоге с ним или с ней. Книга приносит читателю собственную историю.

Мисс Лебах наверняка знала, что ее подчиненные таскают книжки, но, как я подозреваю, потворствовала преступлению, пока мы не переходили допустимые пределы. Один или два раза, увидев меня погруженным в только что прибывшую книгу, она попросту приказывала заняться работой, а книгу взять домой и прочесть в свободное время. В ее магазине ко мне в руки попали восхитительные книги: «Иосиф и его братья» Томаса Манна, «Герцог» Сола Беллоу, «Гном» Пера Лагерквиста, «Девять рассказов» Сэлинджера, «Смерть Вергилия» Броха, «Зеленое дитя» Герберта Рида, «Самопознание Дзено» Итало Звево, стихи Рильке, Дилана Томаса, Эмили Дикинсон, Джерарда Мэнли Хопкинса, египетская любовная лирика в переводе Эзры Паунда и эпос о Гильгамеше.

Однажды вечером в наш магазин зашел Хорхе Луис Борхес в сопровождении своей восьмидесятивосьмилетней матери. Он был знаменит, но я прочел всего несколько его стихотворений и рассказов и не испытывал особого восторга. Борхес почти совершенно ослеп. Он отказывался пользоваться палкой и протягивал к полкам руки, как будто его пальцы способны были видеть заглавия. Он искал книги, которые могли бы помочь ему в изучении англосаксонского, его последней страсти, и мы предложили ему словарь Скита и «Битву при Мэлдоне»[23] с комментариями. Мать Борхеса начала терять терпение. «О Хорхе, – сказала она, – не знаю, зачем ты тратишь время на англосаксонский, вместо того чтобы выучить что-нибудь полезное, вроде латыни или греческого!» В конце концов он повернулся ко мне и попросил несколько книг. Некоторые я нашел, другие записал, и, уже собираясь уходить, он спросил, сильно ли я занят вечерами, – он нуждается (это он произнес очень виновато) в ком-то, кто мог бы читать ему, потому что его мать быстро устает. Я согласился.