История чтения

Я представляю себе книгу открытой у меня на столе. Она написана в дружеском тоне (я чувствую, каким он должен быть), доступно, информативно и в то же время заставляет задуматься. Автор, чей портрет я вижу на изящном фронтисписе, приятно улыбается (не могу сказать, мужчина это или женщина; бороды и усов нет, инициалы могут принадлежать кому угодно) — я в хороших руках. Я знаю, что, продвигаясь от главы к главе, я буду представлен древней семье читателей, к которой принадлежу и сам; некоторые из членов этой семьи знамениты, многие — неизвестны. Я познакомлюсь с их обычаями и узнаю, как эти обычаи изменялись и как изменялись сами читатели, познавая, словно древнюю магию, способность превращать мертвые значки в живую память. Я прочту о триумфах, гонениях и почти тайных открытиях. И в конце концов я стану лучше понимать, кто же такой я — читатель.

То, что книга не существует (или не существовала), — не повод игнорировать ее, ведь не стали бы мы игнорировать книгу, посвященную воображаемому предмету. Много томов написано о единорогах, об Атлантиде, о равенстве полов, о загадочной Смуглой леди сонетов и не менее загадочном юноше. Но сюжет, которому посвящена эта книга, охватить особенно трудно; можно сказать, что он целиком состоит из отступлений. Одна тема тянет за собой другую, анекдот вызывает в памяти другой, как будто и не связанный с предыдущим, и автор двигается вперед, словно ему ничего не известно о причинно-следственной связи или о диалектике истории, как бы на практике демонстрируя свободу читателя даже в том, чтобы писать о чтении.

Вот в этой-то явственной случайности и есть метод: в книге, которую я вижу перед собой, рассказана не только история чтения, но и история простых читателей, людей, которые на протяжении столетий предпочитали одни книги другим иногда по совету старших, иногда спасая от забвения запыленные тома, иногда выбирая несколько имен среди тысяч своих современников. Это история маленьких триумфов и тайных страданий читателей и того, как это все произошло. Вот что поминутно захронометрировано в этой книге, в историях из повседневной жизни нескольких обычных людей, сохранившихся в памяти семьи, в охотничьих рассказах, в событиях, произошедших давным-давно где-то далеко. Но говорится в ней всегда об отдельных личностях и никогда о нациях или поколениях — их выбор это не вопрос истории чтения, а вопрос статистики. Рильке спросил однажды: «Возможно ли, что вся история человечества ложно истолкована? Что все прошедшее искажено, ибо нам вечно толкуют о массах, тогда как дело совсем не в толпе, а в том единственном, вкруг кого она теснилась, потому что он был ей чужд и он умирал? Да, возможно»[700]. Вот об этом ложном истолковании автор «Истории чтения» точно знал.

Вот, к примеру, в четырнадцатой главе говорится о Ричарде де Бери, епископе Даремском, казначее и канцлере при короле Эдуарде II. Он родился 24 января 1287 года в маленькой деревушке близ Бери-Сент-Эдмунда, в Саф- фолке, а когда ему исполнилось пятьдесят восемь завершил книгу, о которой писал так: «И поскольку говорится здесь по большей части о любви к книгам, решили мы взять пример с древних римлян и наречь ее греческим словом „Филобиблон“». Четыре месяца спустя он умер. Де Бери был страстным собирателем книг; как говорили, книг у него было больше, чем у всех прочих европейских епископов, вместе взятых, а вокруг его кровати разложено их было столько, что трудно было пройти по комнате, не наступив на книгу. По милости звезд де Бери не был ученым и попросту читал все, что ему нравилось. Он считал «Гермеса Трисмегиста» (неоплатоническая книга по египетской алхимии III века) интереснейшим «допотопным» научным трудом, приписывал Аристотелю трактаты, которых тот не писал, и цитировал какие-то ужасные стихи, полагая, что их написал Овидий. Но это неважно. «В книгах, писал он, встречаю я мертвых живыми, в книгах вижу я грядущие времена. Со временем все портится и проходит; Сатурн не перестает пожирать чад своих, все славное было бы предано забвению, когда бы Господь не дал в помощь смертным книги»[701]. (Наш автор об этом не упомянул, но Вирджиния Вульф вторила де Бери: «Иногда я мечтаю, писала она, что, когда займется заря Судного дня и великие завоеватели, юристы и политики придут, чтобы получить свою награду их короны, их лавры, их имена, выгравированные на вечном мраморе, Всемогущий повернется к Петру и скажет, не без некоторой зависти, глядя, как подходим мы, с книгами под мышкой: „Смотри, им не нужны награды. Мы ничего не можем дать им. Они любили читать“»[702].