История чтения

Короткий текст, который наш учитель так и не попытался объяснить, взволновал нас и вызвал множество дискуссий в прокуренном кафе «Ла Пуэрто-Рико» за углом от школы. Франц Кафка написал его в Праге в 1922 году, за два года до смерти. Сорок пять лет спустя он оставил у нас, пытливых подростков, неловкое ощущение того, что любая интерпретация, любой вывод, любое «понимание» его и его притч будет неправильным. Эти несколько строк говорили не только о том, что любой текст можно считать притчей (и здесь стирается разница между понятиями «притча» и «аллегория»),[172] раскрывая элементы текста извне, но и то, что каждое чтение само по себе аллегорично, как объект других чтений. Мы тогда еще ничего не слышали о критике Поле де Мане, который утверждал, что «аллегорические повествования рассказывают о неудачной попытке прочесть»[173] но соглашались с ним в том, что чтение не может быть конечным. С одним существенным различием: то, что де Ман считал анархической неудачей, мы считали доказательством своей свободы как читателей. Если в чтении не существует такой вещи как «последнее слово», никакой авторитет не сможет настоять на «правильном» прочтении. Со временем мы поняли, что некоторые виды чтения лучше других более просвещенные, более прозрачные, более провоцирующие, более приятные, более раздражающие. Но открытое нами чувство свободы никогда больше не покидало нас, и даже сейчас, наслаждаясь книгой, которую некий критик забраковал, или, откладывая в сторону другую, всячески превозносимую критикой, я вновь испытываю то же мятежное чувство.

Сократ утверждал, что чтение может озарить лишь то, что человек уже знает, и что мертвые буквы не способны дать никакого знания. Средневековые ученые искали в чтении множество голосов, которые в свою очередь были отражением главного голоса логоса Бога. Для гуманистов позднего Средневековья текст (включая чтение Платоном Сократа) и последующие комментарии многих поколений читателей воплощал мысль о том, что существует возможность бесконечного множества прочтений и каждое новое прочтение будет питаться предыдущими. Читая в классе речи Лисия, мы владели информацией, о которой Лисий даже не подозревал, как не подозревал он и об энтузиазме Федра, и о сухих комментариях Сократа. Книги на моих полках не знали меня, пока я их не открыл, хотя я уверен, что они обращаются ко мне ко мне и ко всем остальным читателям поименно; они ждут нашего мнения и наших суждений. Это меня имел в виду Платон, меня имели в виду во всех книгах, даже в тех, которые я еще не прочитал.

Приблизительно в 1316 году в знаменитом письме к правителю Вероны Кан Гранде делла Скала, Данте соглашался, что каждый текст может иметь как минимум два прочтения, «ибо одно дело — смысл, который несет буква, другое — смысл, который несут вещи, обозначенные буквой. Первый называется буквальным, второй плеторическим или моральным». Данте идет дальше и предполагает, что аллегорический смысл дает возможность еще трех прочтений. Взяв в качестве примера строки из Библии «Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова из народа иноплеменного. Иуда сделался святынею Его, Израиль владением Его»[174], Данте объясняет:

…если мы посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идет об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея; в аллегорическом смысле здесь речь идет о спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогический — переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических, ибо они отличаются от смысла буквального или исторического.[175]