История чтения

Здесь (или, по крайней мере, где-то неподалеку отсюда), как соглашаются все археологи, началась история книг. В середине четвертого тысячелетия до н. э., когда климат Ближнего Востока стал прохладнее, а воздух суше, земледельцы Южной Месопотамии покинули свои разрозненные деревушки и стали селиться около более крупных центров, которые вскоре разрослись до размеров городов-государств[394]. Для сохранения редких участков плодородной земли они изобрели новую систему орошения и замысловатые архитектурные сооружения и создали исключительно сложное общество со своим сводом законов и правил торговли. В конце четвертого тысячелетия эти свежеиспеченные городские жители придумали искусство, которое навсегда изменило систему общения между человеческими существами, искусство письма.

По всей вероятности, письмо было изобретено торговцами, чтобы запомнить, сколько голов скота находится в собственности семьи или было переправлено в другое место. Записи служили как бы устройством для запоминания: картинка с двумя быками должна была напомнить читателю, что была произведена сделка с быками, их было такое- то количество, покупателя и продавца звали так-то. Так создавался документ, запись о совершении сделки.

Изобретатель тех первых табличек, должно быть, понял, какими преимуществами обладают эти куски глины по сравнению с ненадежной человеческой памятью: во-первых, на табличках можно было хранить бесконечное количество информации, тогда как способности мозга ограничены; во-вторых, таблички не требуют присутствия запоминавшего для передачи информации. Вдруг оказалось, что нечто неосязаемое — число, новость, мысль, приказ — можно узнать без физического присутствия пославшего; волшебным образом информация получила возможность перемещаться во времени и пространстве. С момента возникновения первой доисторической цивилизации человеческое общество пыталось научиться преодолевать беспредельность расстояний, окончательность смерти, разрушительность забвения. Одним-единственным простым действием — изображением фигурки на глиняной табличке тот первый анонимный писатель одним ударом разрешил все эти, на первый взгляд, неразрешимые проблемы.

Но родилось не только письмо: в этот же самый момент возникло и еще кое-что. Поскольку цель того первого письма состояла в том, чтобы текст можно было распознать иначе говоря, прочесть, — этот простой рисунок привел к появлению читателя — хотя эта роль на самом деле существовала задолго до появления первого настоящего читателя. В то время как первый писатель изобрел новое искусство, сделав насечки на куске глины, рождение другого искусства было уже неизбежным, поскольку без него значки на глине не имели бы никакого смысла. Писатель создавал послания и знаки, но требовался маг, который мог бы расшифровать эти послания и знаки, распознать их значение, дать им голос. Письмо нуждалось в читателе.

Изначальная связь между писателем и читателем рождает удивительный парадокс: создавая роль читателя, писатель подписывает себе смертный приговор, поскольку текст может считаться завершенным только после того, как писатель отступит, исчезнет. Покуда писатель остается поблизости, текст будет неполноценным. Существование текста начинается с того момента, как писатель отпускает текст на свободу. И с этого мгновения текст остается немым до тех пор, пока его не прочет читатель. Активная жизнь текста начинается лишь после того, как значков на табличке касается опытный взгляд.

У этой непростой связи между писателем и читателем есть начало; она зародилась однажды вечером в далекой Месопотамии. Это плодотворная, но анахроническая связь между первобытным творцом, который рождает в момент смерти, и посмертным творцом, или, скорее, поколениями посмертных творцов, которые побуждают творение говорить и без которых любое письмо мертво. С самого начала чтение было апофеозом письма.

Люди быстро поняли, какие возможности дает письмо, и писец невероятно возвысился в месопотамском обществе. Абсолютно очевидно, что чтение имело для него не менее важное значение, но ни название его профессии, ни социальное восприятие его деятельности не признавало акта чтения и было сосредоточено на его способности записывать. Фактически для писца было безопаснее оставаться не тем, кто получает информацию (и следовательно, способен наделять ее смыслом), а тем, кто просто записывает ее ради общественного блага. Хотя писец мог быть глазами и языком полководца или даже царя, такого рода политическую власть не следует выставлять напоказ. Возможно, именно поэтому символом Нисабы, месопотамской богини писцов, было стило, а не глиняная табличка.