История детской души

Тем временем, Лионель переживал страшную муку. Он выбежал с кладбища, едва сознавая, что делает, и очнулся только, когда очутился один под темной сенью сосен и дубов. Голова его горела, и сухие глаза были как в огне — он бросился на мягкую траву и заставил себя думать: и так, Жасмина умерла! Светлое создание с небесно-голубыми глазами, и нежной, детской улыбкой — теперь лежит бездыханное, окоченелое в гробу! Как было этому поверить! Он вспоминал, как он видел ее в последний раз: она выглядывала из-за своих цветов, и так мило проговорила нежным, грустным голоском: «бедный Лиля? боюсь, что ты больше никогда меня не увидишь!» A затем — ее последнее прощание: «прощай, Лиля! — не надолго!»

— «Не надолго! а — теперь было — прощай навсегда! О, маленькая Жасмина! Бедная, бедная, маленькая Жасмина!» жалобно простонал он. Он не плакал — горе пресекло у него благодатные слезы…» И зачем все это было, — спрашивал он себя — вся эта доверчивая нежность, эта милая невинность, эта наивная, таинственная вера во Христа и в Его ангелов — зачем? «Ах, до чего это жестоко!» громко воскликнул он, приподняв свое бледное, искаженное личико к небу, которое чуть виднелось сквозь ветки деревьев. «Безжалостно было создать и ее — безжалостно было создать и меня — если так все кончается… О! как безжалостно, и бессмысленно, и жестоко!» Он встал, выпрямился и простоял несколько минут неподвижно с крепко сжатыми руками, и потупленным взором. «А вдруг — все эти ученые люди ошибаются… вдруг Атом-то и есть — Бог, а Христос — не миф — а То, что так чудно возвещает Евангелие — тогда — Жасмина теперь — там… потому что за этой жизнью, есть жизнь другая… Но как, как узнать правду?» Задумчиво

он сделал несколько шагов вперед, и вдруг озарила его мысль, от которой глаза его засверкали и румянец разлился по его личику. «Да, да — так я узнаю эту тайну,» шептал он про себя — «иначе, нельзя — а так, все, все сам узнаю!…»

Какое-то торжественное спокойствие вдруг нашло на него — оно сказывалось и в его взгляде и в каждом его движении. Не торопясь вышел он из леса, медленно спустился с горы, на которую так недавно вбежал как безумный — и степенным шагом, потупив глаза, пошел по дороге, которая вела мимо церкви; — поравнявшись с кладбищем, он даже не поднял глаз. У самого дома он встретился с профессором Кадмон-Гором, который энергично шагал взад и вперед по большой аллее.

— «Ну, что же!» воскликнул профессор — «прогулка удалась?»

Лионель ничего не ответил. Профессор пристально на него посмотрел.

— «Как же это, снова вам нездоровится?» спросил он.

— «Не то чтобы совсем нездоровилось» — стараясь улыбнуться, ответил Лионель, «но, я был на кладбище, и там пономарь — копает могилку для своей девочки, которая скончалась от дифтерита, пока мы были в Клеверли — она была совсем, совсем маленькая — только шесть лет ей было — и я ее знал — ее звали Жасмина.»

Профессор Кадмон-Гор был не много озадачен: апатичный мерный голос, которым говорил мальчик, его странно потупленные глаза, измученное, нахмуренное лицо неприятно поразили его. Ничего не зная собственно о самой Жасмине, он не на ней остановил свою мысль, и резко сказал:

— «Совсем не для чего вам слоняться по кладбищам — противные, сырые…»

— «Да», перебил его Лионель, улыбаясь странною улыбкой, «но однако все мы там будем — и нас положат туда — где ползают черви — тем все и кончится…»

Раздражение профессора все росло.

— «Не говорите глупости, Лионель!» с досадою пробормотал он, «сколько раз я уже повторял вам, что говорить подобные вещи не уместно!»

— «Отчего?» спросил мальчик, «ведь, умираем мы все — не так ли?»

— «Конечно, конечно, но нет никакой надобности об этом думать,» промолвил профессор. — „ Станет жить, пока живы, была любимая поговорка древних Греков, которые умели наслаждаться и жизнью и знанием — поговорка мудрая, ее помнить и нам не мешает.»

— «Неужели в самом деле, вы это находите? Неужели?» — как-то иронически спросил Лионель. «Не сдается ли вам, что в конце концов они были не что иное, как глупцы — все их знание к чему их привело? — и они все — умерли… все бесцельно — и оттого нелепо и так невообразимо глупо!»

Профессор строго посмотрел на него.

— «Видно, что вы слишком утомились», с притворною холодностью заметил он. «Советую вам пойти к себе и прилечь; переутомлять себя теперь особенно вам вредно. И с какой стати вам понадобилось идти на кладбище — смотреть, как роют могилу, я даже представить себе не могу.