История дьявола

По одной из легенд, в древние времена, вероятно в VII веке, участники мистерий[342], звавшиеся «менадами» или «безумствующими», набрасывались на людей (sparagmos), рвали на части и пожирали (как людоеды). По крайней мере об этом поведал Эсхил[343] в «Вакханках», и не думается, что это было игрой воображения автора, ибо человеческие жертвоприношения отнюдь не смущали греков, и уроженцы Фракии и Фригии, откуда пришел культ Диониса, были способны на подобное зверство. Однако в V или IV веках до н.э. жертвоприношения выходят из моды. И тому была веская причина: ритуальные мистические обряды, выражавшие единение людей с силами природы, не подразумевали покаяния. Не осуждая Зло, мисты прославляли жизнь, утверждая метафизическую связь между мертвыми, живыми и их потомками. Вот почему можно говорить о том, что религия выходила далеко за пределы полиса.

Однако следует заметить, что начиная с античности быстропроходящее «безумство», так называемый «корибантизм»[344] участников дионисийских мистерий озадачивал многих ученых. Геродот и Демосфен высмеивали их. Суета и излишества казались им лишенными здравого смысла. Еще немного, и они усмотрели бы присутствие дьявола. Однако до этого дело не дошло.

Второй тип мистерий назывался по имени города Элевсин, расположенного между Афинами и Мегарой, где проходили организованные в честь Деметры и ее дочери Коры (Персефоны) праздники земледельцев. Согласно мифу, бог подземного царства Плутон похитил Кору. В поисках дочери богиня плодородия Деметра прибыла в Элевсин и приостановила созревание хлебов, что грозило гибелью от голода всему человечеству. Плутону ничего не оставалось, как выдать Кору, родившую от него сына Плутоса, имя которого в переводе с греческого языка означало «богатство», предварительно уговорив жену съесть несколько зерен граната, считавшегося двойным символом рождения и смерти, после чего она не могла больше оставаться на земле. По достигнутому между богами компромиссу зиму она проводила с мужем, а остальное время, когда все на земле цвело и зеленело, с матерью. И умиротворенная Деметра учредила элевсинские мистерии[345].

Мы не можем отождествить Плутона с дьяволом или же с одним из его прообразов, ибо он приносил на землю смерть преходящую, вызывающую обновление природы, но никак не вечный покой. «О, трижды счастливы смертные, кто после участия в этих мистериях отправится к Плутону: только они смогут по-настоящему наслаждаться жизнью; для других все обернется страданием», — писал Софокл по поводу элевсинских мистерий. Иными словами, участие в единении с силами, противодействующими природе, обращает миста в посвященного в таинство и обеспечивает вечную и счастливую жизнь.

Третья мистерия называлась орфической и походила на первые две, ибо Орфей также оказался растерзанным менадами, впрочем, как утверждают некоторые источники, по приказу Диониса. Неожиданная жестокость со стороны добродушного Диониса напоминает поведение Аполлона, но при других обстоятельствах, хотя причиной тому была все та же банальная зависть к тому, что мифический греческий певец упрямо продолжал почитать Аполлона вместо того, чтобы воздать хвалу Дионису. И бог пьянства поручил вакханкам убить Орфея, что дало повод Элиаду, цитируя Диодора Сицилийского[346], заявить об изменении характера дионисийских мистерий. Возможно, он слегка преувеличивал, ибо орфические мистерии напоминали также элевсинские, потому что в них также предпринималось путешествие в подземное царство и поиски среди мертвых Эвридики, скончавшейся от укуса змеи.

На страницах этой книги невозможно рассмотреть все варианты греческих мифов и их взаимные связи. Можно только отметить противопоставление орфики эллинской культуре, а также восточное и явно дохристианское происхождение мистерий: ибо известно, что, отвергая плотские радости, авторы орфических гимнов проповедовали строгий образ жизни и призывали к отказу от мяса и вина. Согласно проповедям посвященных в таинство жрецов, только в этом случае человек обретает спасение и попадает на Елисейские поля[347] — о чем заявлялось впервые, — а также избегает страданий, ожидающих всякого на том свете, если он не откажется от дионисийских удовольствий. Забота о загробной жизни и стремление к спасению души особенно заметны на общем фоне эллинской культуры.