История доллара

Но самой большой загадкой была огромная сумма денег, которую страна взяла в долг у иностранных держав и собственных граждан для борьбы с англичанами, которая, как все ожидали, будет длиться годы, если не десятилетия. США на тот момент являлись исключительно аграрной страной. Три с половиной миллиона ее граждан жили в деревнях и на фермах, и всего двести тысяч — в городах. США не только были невелики, но и слабы. Британская Канада сурово взирала на них со своей 49-й параллели, ощетинившись красномундирниками и роялистами. Испанская империя — пусть уже агонизирующая внутри, но еще способная на вспышки энергии и амбиций, — обладала Флоридой и всем юго-западным побережьем вплоть до Калифорнии, откуда католические миссионеры устремлялись вглубь неизведанных пространств. Французская Луизиана была огромным аморфным пространством в центральной части Северной Америки, к ней относилась большая часть бассейна Миссисипи от Нового Орлеана до столь же неисследованных территорий на севере. Тринадцать Соединенных Штатов фланкировали небольшой участок побережья, составляя самое небольшое объединение на карте.

Американцы оставались фермерами на протяжении нескольких поколений, и большинство их сделок совершалось на основе бартера. Немногие регулярно имели дело с деньгами, а приблизительно двести тысяч невольников не прикасались к ним вовсе.

Однако существовали долги. Конгресс отвечал за большую часть американского долга, остальное являлось обязательствами отдельных штатов. У Франции, Испании и Голландии были заняты непомерные суммы, но еще больше заняли у простых американцев в виде ордеров, счетов, долговых расписок и даже устных заверений, которые революционеры раздавали в обмен на товары и услуги (включая военную службу). Никто не знал наверняка, сколько правительство должно и кому: это походило на северо-запад — неисследованный край, которые скорее пугал, чем притягивал.

Гамильтон назвал суммы, когда 14 января 1790 года прочитал свой «Доклад об общественном кредите». Долг перед иностранцами составлял 12 млн долларов, долги штатов оценивались в 25 миллионов, а федеральный долг исчислялся в 42 414 085 долларов 56 центов. Здесь крылся шанс для Гамильтона: «Общеизвестно, что в странах, где государственный долг надлежащим образом обслуживается и составляет объект всеобщего доверия, он отвечает большинству функций денег», — объяснял Конгрессу Гамильтон. Долг должен был создать деньги. Государство будет регулярно выплачивать процент с национального долга, доллар в доллар, в звонкой монете, источником которой должны стать ввозные пошлины и доход от продажи государственных земель. Все оставшееся должно идти на выплату основной суммы. Инвесторы, зная о регулярно выплачиваемых в золоте или серебре процентах, безо всякой опаски будут покупать друг у друга долговые облигации, а их стоимость, на тот момент колебавшаяся от шиллинга до фунта, быстро вырастет. Как только долг станет таким же привлекательным товаром, как земля или табак, он составит основу находящейся в обращении валюты.

Бесстрастная логика предложенной Гамильтоном схемы гасила последние отблески революции, поскольку вознаграждала спекулянтов, выкупивших долговые расписки у солдат, рисковавших жизнью и получавших увечья за святое дело, и даже у купцов, которые снабжали армию из патриотических соображений и давно их продали — вернее, были вынуждены продать — ради наличных. Гамильтон сожалел об этом, но не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Он указывал на то, что и спекулянты, в конце концов, продемонстрировали веру в Соединенные Штаты.

Не все страдали от угрызений совести. «Бедные солдаты! Я уже устал слышать о бедных солдатах», — фыркал Иеремия Уодсворт, бизнесмен и депутат. С той минуты, как план Гамильтона предали огласке, беспринципные спекулянты, подобные Уодсворту, начали охотиться за всеми государственными облигациями, какие могли прибрать к рукам. Весной 1791 года они рыскали по американской глубинке и поговаривали, что в Каролину устремились целые повозки, груженные золотом, а «зафрахтованные для спекуляций» корабли везли на юг агентов с инструкциями стучаться во все двери подобно дяде Аладдина, предлагая выкупить старую облигацию, от которой почти всякий был рад избавиться за незначительную сумму наличных в твердой валюте — от пяти до двух шиллингов к одному фунту. Пока новости о том, о чем было известно всякому в Нью-Йорке, достигали фермеров и купцов в лесах Каролины и на берегах Саванны, проходили недели, если не месяцы. Инвесторы получали огромные прибыли. Но это не имело значения: страшный затор долга начал рассасываться.