История Древнего Рима в биографиях

Папирий Курсор изображается у историков грубым, полудиким воином среди далеко не варварского времени. Он был исполинского роста и необыкновенно силен. Ни один из его современников не мог сравниться с ним в быстроте бега; но неизвестно, из-за этой ли способности он получил прозвание Курсора (бегун) или унаследовал его от предков. При своем гигантском телосложении и беспрерывных и усиленных гимнастических упражнениях он мог потреблять неизмеримое количество пищи и вина и гордился этим. Ему доставляло истинное удовольствие видеть, как те лишения и невзгоды, которые были ему нипочем, приводили в отчаяние других, и он с наслаждением изобретал способы затруднять своим подчиненным исполнение служебных обязанностей. Однажды во время похода конница решила обратиться к нему с просьбой – дать ей хоть какое-нибудь облегчение за то, что она отлично поработала в битве. Он отвечал: «Для того чтобы вы не говорили, что вам не делается никаких послаблений, я позволяю вам, когда вы сойдете с лошадей, потереть себе спину». Он наказывал жестоко и неумолимо и наслаждался ужасом того, кто считал себя погибшим, даже в том случае, когда не имел в виду исполнить произнесенный приговор. Однажды пренестский претор, струсив перед неприятелем, недостаточно быстро вывел своих людей из арьергарда в переднюю линию. Папирий потребовал его к себе и, прохаживаясь взад и вперед перед своей палаткой, приказал ликтору обнажить секиру. Претор онемел от ужаса, а консул, насладившись его треволнениями, продолжал, обращаясь к тому же ликтору: «Сруби-ка этот пень, он мешает мне ходить», – и затем отпустил пренестинца, подвергнув его лишь денежному штрафу. Само собой разумеется, что такой человек не мог пользоваться любовью и преданностью своих подчиненных; он действовал только страхом. Поэтому он никогда не был популярен, как его современники, Валерий Корв и Квинт Фабий; в Папирии все видели человека сената, который заботился о сохранении древнеримской дисциплины и строгости, римского патриция старого закала, подозрительного врага всяких нововведений. «Дикое и отвратительное, – говорит Нибур, – не исключает высших умственных дарований истинного военачальнического гения; может быть, Папирий Курсор не обладал такими дарованиями, но полководцы такого рода могут побуждать и без этого гения. Для потомства Папирий не представляется украшением своего народа, каким были, например, Валерий Корв и Квинт Фабий». История сохранила за ним славу величайшего полководца своего времени, и Ливий видит в нем главную опору государства в такую эпоху, которая была очень богата великими людьми; но мнение его, что если бы Александр Великий обратил свое оружие против Европы, то в Папирии он нашел бы себе достойного противника, – во всяком случае преувеличено.

О Папирии Курсоре упоминается в первый раз в 340 г. И это время диктатор Д. Папирий Красс избрал его своим magister equitum в войне против союзного с латинянами Анциума. Год его первого консульства с точностью не известен. Диктатором сделали его во втором году великой Самнитской войны (325), и он назначил своим magister equitum Кв. Фабия Рудлиана. Им обоим сенат поручил ведение войны с Самниумом в этом году, и они ознаменовали свою деятельность многими достославными подвигами; но еще достопамятнее ожесточенная вражда, разгоревшаяся между ними в это время.

Полководцы стояли уже на виду у неприятеля, когда пулларий (смотритель курятника) доложил диктатору, что священные куры делают некоторые неблагоприятные предвещания, порождающие сомнения в правильности произведенных в Риме, перед выступлением в поход, гаданий (ауспиций). Вследствие этого диктатор поспешил в Рим, чтобы повторить гадание, но, уезжая, приказал своему magister equitum, которому он поручил командование войском, не изменять позиции этого последнего и не вступать ни в какую битву в его отсутствие, самнитяне, узнав об отъезде диктатора и, вероятно, о его приказах, стали позволять себе относительно римлян всякие дерзости, что молодой и воинственный magister equitum решил сразиться с ними вопреки ауспициям и запрещению диктатора. При Имбриниуме он одержал блистательную победу; 20 тысяч неприятелей лишились жизни. Фабий слишком хорошо знал, что диктатор не простит ему этого поступка; поэтому он отправил известие о победе не ему, а прямо в сенат и, как будто во исполнение данного обета, сжег захваченную в этом сражении добычу, для того чтобы диктатор не мог впоследствии кичиться тем, что было добыто не его руками.