– Дай знать, если что-то приглянется.
– Она у меня не слишком яркая, не любит чересчур выделяться.
– Как насчет этого? – Я указала на браслет, о котором вздыхала с первой секунды, как увидела: цепочка сердечек из стерлингового серебра с изумрудами. Увы, даже со своей скидкой я не могла себе его позволить.
– Да, – кивнул парень. – Такой стиль она любит.
Я достала браслет и подала ему. Незнакомец глянул ценник – сто восемьдесят долларов.
– Знаю, дороговато, но камни настоящие, – заверила я его.
Он расправил браслет на ладони. Там, где заканчивались корни вытатуированного дерева, виднелась клешня краба.
– Слушай, а ты на себя примерить не можешь? Я бы так лучше понял.
Мне следовало тогда насторожиться, сообразить, что предположительно спешащий человек не станет тянуть время. Вместо этого я послушно нацепила браслет, одной рукой застегнув его на запястье.
Смотрелось великолепно, и чувства определенно отразились на моем лице: отчаянное желание обладать такой красотой.
– Ну как?
– Идеально, – ответил парень, снова ловя мой взгляд. – Беру.
Конечно, мне было грустно расставаться с браслетом. Я несколько раз уже надевала его, молясь, вдруг Норма выставит украшение на распродажу. И все же отрезала ценник, завернула подарок в бумагу и повернулась за коробкой.
Тогда все и произошло.
Оплетенные нарисованными ветками руки обхватили мою грудь.
Каким-то куском ткани зажали мне рот.
Я отшатнулась и попыталась закричать. Однако тряпка заглушала голос, а ноги двигались как-то неправильно: шаркали, заплетались, подкашивались.
Я слепо потянулась; пальцы наткнулись на что-то мягкое – детские комбинезоны. Я помнила их веселую расцветку в полоску и ромашки. С силой потянула, надеясь добыть вешалку и как-то ею отбиться.
Что-то упало – стойка? манекен? – и ткань выскользнула из моих пальцев.
– Просто расслабься, – сказал незнакомец, поймав мои руки и прижав к моей груди. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
В голове словно возник огненный оранжево-желтый шар; он ослепил меня, выплевывая разноцветные брызги, точно жерло вулкана.
Я хотела укусить похитителя, но тряпка не давала. Язык стал тяжелым и неповоротливым, слишком большим, чтобы говорить или кричать.
Пахло чем-то приторно-сладким.
А во рту образовался фруктовый привкус с нотками горечи.
Меня охватил водоворот мыслей и вопросов. Это все происходит на самом деле? Не может быть. Что я сделала? Откуда он знал?
В памяти всплыл пронзительный голос мисс Ромер, которым она читала нам лекции по самообороне на уроках медицины.
Мисс Ромер знала, о чем говорит.
Она встречалась с полицейским.
И, по ее словам, смотрела достаточно криминальных сводок по телевизору.
«Не давайте похитителю вас увезти. Боритесь изо всех сил. Пинайтесь, кричите, кусайтесь, царапайтесь. Делайте что угодно».
Голова была словно в дурмане, но я отказывалась сдаваться. Попыталась выдернуть руки, но те по-прежнему были прижаты к моей груди.
Огляделась, чем бы отбиться, но в пределах досягаемости стояли лишь ящики со свечами, потрепанные коричневые коробки с нарисованными на них серебряными фитильками. Их очертания размылись и поплыли. В глазах потемнело.
Тело стало слишком тяжелым.
А мир померк.
Сейчас
4
Мама приготовила на ужин наше любимое блюдо, пасту – домашние маникотти со сливово-томатным соусом бабушки Джин. Папа взял на себя десерт – брауни с помадкой. Вид шоколадных кексов всегда словно переносит меня назад, во времена средней школы, когда Шелли заявила, что может съесть их все меньше, чем за три минуты. Я поймала ее на слове. Подруга набила рот брауни. Я дождалась момента, когда Шелли станет похожа на хомяка, а затем исполнила танец маленьких утят, попутно еще и строя рожицы. Разумеется, проглотить Шелли уже ничего не смогла, слишком уж хохотала. Шоколад потек у нее изо рта, из носа, и мы рухнули на пол, содрогаясь от смеха. И нам стало не до пари, ведь очевидно было, что мы обе победили.
Я скучаю по Шелли.
Очень.
И по бабушке скучаю. Она умерла в последний год ДТКМП (До Того Как Меня Похитили), и теперь ее дух жил только в нашей пище – соусах, тушениях и самодельных клецках.
Сидя здесь, за обеденным столом, пока одно блюдо сменяет другое, я и саму себя чувствую лишь тенью прежней Джейн, и не могу не задаться вопросом: а в чем живу я?
Папа отпивает вина. Оно очень темное, почти как черничное. Мама говорит, за последние десять месяцев отец освоил виноделие.
– У него появилось хоть какое-то занятие. Клянусь, если б не вино и работа, думаю, он бы просто сошел с ума от переживаний.
Ее слова – точно кислота на мои открытые раны. Мало того что я испортила свою жизнь, еще и умудрилась навредить отцу.
– Как твоя комната? – спрашивает мама.
– Моя комната?
– Да, – кивает она. – Тебе удобно? Или что-то еще нужно?
– Еще?
– Если хочешь, пройдемся по магазинам. – Ее лицо проясняется. – Одежда, книги, постельное белье, канцелярские принадлежности…
– Можно в другой раз?
– Конечно. – Она выдавливает фальшивую улыбку.
Я отвечаю не менее фальшивой.
– Я тут еще хотела спросить… ты общалась с Энджи? – Мама вскидывает брови, словно уже знает ответ.