История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи

В отличие от Боэция и Филопона Симпликий не был христианином и до конца своей жизни оставался приверженцем неоплатонического учения. Не обладая оригинальным творческим умом, Симпликий не стремился к разработке собственной философской системы; тем не менее его следует признать ученым самого высокого класса. Его комментарии выделяются среди всей литературы подобного рода исключительной точностью и добросовестностью. Свою задачу он видел, прежде всего, в том, чтобы с максимальной объективностью донести до читателя мысли комментируемого им автора. В комментарии к аристотелевскому тексту он вставляет королларии, посвященные отдельным большим проблемам (таким, как время, пространство, движение) и содержащие обзор различных точек зрения по данному вопросу. В этих короллариях мы многое узнаем о взглядах авторов, сочинения которых до нас не дошли. Но самое ценное, пожалуй, состоит в том, что Симпликий сопровождает свое изложение многочисленными и подчас весьма пространными цитатами из книг древних мыслителей. Не будь его комментариев, мы располагали бы значительно меньшим количеством текстов таких авторов, как Парменид, Зенон, Мелисс, Анаксагор, Эмпедокл, Диоген из Аполлонии и др. Следует подчеркнуть, что Симпликий цитирует досократиков с полным сознанием важности этого дела. Цель, которую он перед собой при этом ставит, становится ясной из одного его замечания, когда он указывает, что охотно присоединил бы к своим комментариям поэму Парменида об едином бытии (не очень большую, как он сам оговаривается) — «как для подтверждения правильности сказанного мною, так и ввиду редкости сочинения Парменида». Полного текста поэмы Парменида Симпликий, к сожалению, не прилагает, но достаточно большие куски из нее все же цитирует. Нет оснований сомневаться, что как эта поэма, так и сочинения других досократиков имелись в ого распоряжении (возможно, что они хранились в библиотеке Академии). Свою миссию Симпликий усматривал, очевидно, в том, чтобы сохранить для будущих поколений наиболее ценные алмазы из дошедших до него россыпей ранней греческой философии. Это было единственное, что он мог делать перед лицом варварства, подобно океану захлестывавшего последние островки великой античной культуры. К этому варварству Симпликий, несомненно, относил и христианство, не замечая его глубокой внутренней правды. Он не воспринимал того света, который светил Боэцию и Филопону; по этой причине фигура Симпликия кажется нам особенно трагичной. При мысли о нем невольно вспоминаются строки из брюсовского стихотворения «Грядущие гунны»:

А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы, В катакомбы, в пустыни, в пещеры. И что, под бурей летучей, Под этой грозой разрушений, Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений?

Дискуссия о вечности мира

Фактом большого историко-научного и мировоззренческого значения была полемика между Симпликием и Филопоном о вечности мира[371]. Она носила своеобразный характер. Филопон спорил с крупнейшими адептами той точки зрения, что мир существует вечно, не имея ни конца, ни начала, — с Аристотелем и Проклом. При этом он опирался па платоновского «Тимея», а в последнем своем сочинении — на авторитет Моисея. Для Симпликия же единственным противником был Филопон, ибо в греческой философской традиции это был первый представитель концепции чистого креационизма. Эта концепция представлялась Симпликию в высшей степени абсурдной. В этом отношении он следовал глубоко укоренившемуся в античности убеждению в вечности если не космоса как такового, то, во всяком случае, его материальной основы. Тезис «ex nihilo nihil» не ставился под сомнение никем из греческих мыслителей; его разделяли и Анаксагор, и Платон, хотя в каких-то отношениях они приближались к позиции относительного креационизма. У Анаксагора «нус» ничего не творит; он только приводит в движение первичную смесь, до этого находившуюся в состоянии покоя. Строго говоря, нельзя считать творцом и «демиурга» Платона, даже если понимать буквально излагаемый в «Тимее» миф о возникновении мира. Не случайно слово δημιουργός эквивалентно русскому «мастеру»; у Платона это был именно мастер, устрояющий мир в соответствии с неким идеальным образцом и использующий для этого уже имевшийся в наличии материал в виде четырех элементов, пребывавших «всецело в таком состоянии, в котором свойственно находиться всему, до чего еще не коснулся бог»[372]. Филопон смотрел на Платона сквозь призму христианской идеологии и только поэтому мог считать его своим союзником.