История Фэндома (КЛФ - 9)

Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье (он наиболее трезв в суждениях). На "Андромеду" они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это — почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к Андромеде Уэллсовские "Люди как боги" (Men like gods) — вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.

Романа Бреммера "В туманности Андромеды" я не читал — не мог достать, его нет в СССР, равно как и другой книги об Андромеде: Large E. C. Dawn in Andromeda, London, 1956 ("Рассвет в Андромеде").

Первый роман, насколько помню — на спиритической основе. Третья известная мне вещь (есть у меня) это роман Мерака: "Темная Андромеда" (A. J. Merak, Dark Andromeda, London, 1954) — чудовищный типично американский межгалактический пошлый и вульгарный шпионаж. Есть еще небольшая повесть "Пленены в Андромеде" (Marooned in Andromeda), не помню автора, тоже пустяковина космических заговоров, необычайных чудовищ и очаровательных астронавток.

Как видите, ни одна из этих книг не могла быть отправной точкой для моей "Андромеды" потому ли, что я не читал или потому, что чепуха".

"Москва, 3.04.61.

…важнейшая ошибка в разделе об утопиях — это отсутствие Чернышевского. Как ни навязло в зубах многое о Чернышевском, но тут, пожалуй, надо сказать, что все утописты и Фурье в том числе говорили об утопиях, как о прекрасной сказке, хотя и зовущей умы, но бесконечно далекой от реальности. А Чернышевский первым заговорил о прекрасном будущем, как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях людей".

Письма Ефремова позволяют заглянуть в его творческую лабораторию. Он охотно рассказывает друзьям о замыслах, умеет обосновать выбор героев и описываемой исторической эпохи, объяснить причудливый ход мысли. Интуицию и воображение он рассматривает и использует как точнейший инструмент. В предисловии к первому собранию сочинений, увидевшему свет после его смерти, он пишет: "Удалось подчас проявить загадочную для моих коллег интуицию в решении вопросов разного калибра. Та же интуиция помогла и в моих рассказах… Кроме полета воображения и интуиции координат для заглядывания в будущее нет".

Вот пример самоанализа Ефремова:

"Москва, 25/II-61. Дмитревскому.

О Баурджеде. В основе — историческое лицо — некий казначей фараона V-й династии Древнего Царства Бауркар, о котором известно, что фараон Сахура послал его к крайним пределам юга. Я перенес действие и VI-ю династию, потому что мне показалась более драматичной история фараона Джедефра. и соответственно изменил имя казначея, связанное с именем фараона. Источники, которыми я пользовался, даже трудно перечислить — в общем, примерно все, что есть по эпохе всех трех царств на русском языке — десятки сводок и сотни отдельных работ, от "классических" (Брестед, Масперо, Голенищев, Тураев и мн. др.) до самых последних советских исследований".

"Москва, 20.06.61. Дмитревскому.

Сущность "Лезвия" в попытке написания научно-фантастической (точнее научно-художественной) повести на тему современных научных взглядов на биологию, психофизиологию и психологию человека и проистекающие отсюда обоснования современной этики и эстетики для нового общества и новой морали. Идейная основа повести в том, что внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки приведут к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра. То же самое можно сказать о физическом облике человека. Призыв искать прекрасное будущее не только в космическом завтра, но здесь, сейчас, для всех цель написания повести".

Аналогичный разбор хода работы над историческим романом "Таис Афинская" вылился в оценку отношения к реально существовавшим в тот исторический период лицам, к хронологическому срезу малоизвестного слоя древней культуры, который Ефремов моделирует со смелостью писателя-фантаста и воссоздает со скрупулезностью ученого-палеонтолога. Самоанализ переходит в беспристрастную литературоведческую характеристику всего собственного творчества. Не ошибусь, если стану утверждать: немногие из писателей способны на подобную автографию!

"Москва, 25 мая 1971. Дмитревскому.