История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I

Вне всякого сомнения, у Платона была и другая причина для написания «Тимея», а именно: представить организованный Космос как работу Разума и показать, что человек причастен к обоим мирам – интеллигибельному (умопостигаемому) и чувственному. Он был убежден, что «ум приводит все вещи в порядок» и протестует, «когда простодушный человек (Демокрит – ?) заявляет, что [во Вселенной] царит беспорядок»²; наоборот, душа – «самая древняя и самая божественная вещь», и не кто иной, как «ум, навел порядок во Вселенной»³. Таким образом, в «Тимее» Платон показывает, как Ум устанавливает порядок во Вселенной, и говорит о божественном происхождении души человека. (И так же как вся Вселенная имеет двойственный характер, включая в себя, с одной стороны, интеллигибельное и вечное, а с другой – чувственное и преходящее, так и человек, микрокосм, наделен вечной душой, принадлежащей сфере Реальности, и телом, которое подвержено смерти и тлену.) Изображение мира как создания Ума, который формирует материальный мир согласно идеальным образцам, предваряет собой подробное описание реформ государства, которое должно строиться на рациональной основе и должно быть организовано по идеальному образцу, а не под влиянием «иррациональных» и случайных факторов.

2. Если сам Платон называл свои физические теории лишь «правдоподобным описанием», тогда, может быть, нам следует относиться к ним как к мифам? Но, во–первых, теории Тимея, не важно, считаем ли мы их мифами или нет, – это теории самого Платона. Автор согласен с профессором Корнфордом, отрицавшим мнение профессора А.Э. Тейлора о том, что «Тимей» – это «подделка» со стороны Платона, в которой тот воскрешал пифагорейские идеи V века, а также сделал «преднамеренную попытку соединить пифагорейскую религию и математику с биологической теорией Эмпедокла», чтобы не нести ответственности за подробности теорий, изложенных персонажами своего диалога. Но помимо того, что изготовление подобной подделки было бы совершенно немыслимо со стороны престарелого философа, возникает вопрос: почему же ни Аристотель, ни Теофраст, ни другие авторы древности, как указывает Корнфорд, не оставили нам ни единого намека на то, что Платон писал о том, во что сам не верил? Если это так, то они не могли этого не знать; и можем ли мы  предположить,  что,  зная  такую  интересную  подробность, они все сумели бы промолчать о ней? Трудно поверить, чтобы истинный характер «Тимея» открылся только в XX веке. Платон конечно же многое заимствовал у других философов (особенно у пифагорейцев), но теории Тимея – это теории самого Платона, независимо от того, заимствованы ли идеи, изложенные в них, или нет.

Во вторую очередь, хотя Платон и вложил в уста Тимея свои собственные теории, они представляют собой, как мы уже знаем, всего лишь «правдоподобное описание» и не должны рассматриваться как точное научное знание – по той простой причине, что, по мнению Платона, составить точное научное описание материального мира невозможно. Он не только советовал нам не забывать, что мы «всего лишь люди» и потому должны удовлетвориться «правдоподобной историей и не требовать ничего большего»⁴, – быть может, он хотел сказать этим, что истинное естествознание невозможно по причине бренности человеческой жизни; более того, Платон утверждал, что невозможность создания настоящей науки о природе объясняется самим «характером ее предмета». Описание того, что само по себе представляет лишь подобие чему–то, «будет только правдоподобным»: «Становление так же похоже на Бытие, как вера на истину»⁵. Поэтому теории, высказываемые в «Тимее», являются «правдоподобными» или вероятными, но это вовсе не означает, что их можно назвать мифами, которые Платон специально придумал для того, чтобы завуалировать некую более точную теорию, которую он, по какой–то неизвестной нам причине, не захотел излагать открыто.

Вполне возможно, что в «Тимее» и встречаются отрывки, имеющие символическое значение, но каждый из них надо рассматривать отдельно, а объявлять всю Платонову физику мифом мы не имеем никакого права. Одно дело – сказать: «Я не думаю, что возможно составить точное описание материального мира, но предложенное мною описание столь же правдоподобно или более правдоподобно, чем любое другое», и совсем другое – «Я составил образное символическое описание мира, изложенное мною в форме мифа, поскольку научное описание я предпочитаю держать при себе». Конечно, если нам хочется считать «правдоподобное» описание мифом, тогда диалог «Тимей», вне всякого сомнения, миф, но его нельзя рассматривать в качестве мифа (по крайней мере, целиком), если под этим словом мы понимаем образную и символическую форму изложения истины, которую автор прекрасно знал, но захотел оставить при себе. Намерения же Платона были совсем иные, и он прямо говорит об этом.