История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания

Однако диалог в понимании немецкого мыслителя не ограничивается языковым общением двух лиц. Диалогический характер приобретает также отношение между исследователем (интерпретатором) и предметом исследования (текстом). Интерпретируемый текст рассматривается как ответ на какой-то вопрос, восстановление которого необходимо для того, чтобы иметь возможность понять данный исторический текст. В связи с этим Га- дамер пишет: «…герменевтическая задача понимает самое себя как вступ- ление-в-беседу с текстом… Тот факт, что истолкование, выполняющее эту задачу, осуществляется в языковой форме, означает не пересадку в какую- то чужую среду, а, напротив, восстановление изначальной коммуникации. Переданное нам в литературной форме возвращается тем самым из отчуждения, в котором оно пребывает, в живое „сейчас" разговора, изначальной формой осуществления которого всегда является вопрос и ответ… Литературная форма диалога вновь погружает язык… в исконное движение живой беседы..* Уже то, что переданный нам текст становится предметом истолкования, означает, что этот текст задает интерпретатору вопрос. Поэтому истолкование всегда содержит в себе существенную связь с вопросом, заданным интерпретатору. Понять текст — значит понять этот вопрос»[1444] [1445]. А это, по мнению Гадамера, достигается путем прояснения герменевтического горизонта, который понимается им как горизонт вопроса, в границах которого определяется смысловая направленность текста. Отсюда следует, что тот, кто хочет понять текст, должен, спрашивая, обратиться к чему-то, лежащему за сказанным. Он должен понять текст как ответ с точки зрения этого вопроса, ответом на который он является. Поэтому, заключает Гадамер, «логика наук о духе является… логикой во-

349

проса».

Но вопросы интерпретатора должны быть обращены не к автору текста, а к самому тексту, поскольку, согласно Гадамеру, важно вовсе не то, что хотел сказать автор, а то, что фактически говорит сам текст. Герменевтический разговор начинается тогда, когда интерпретатор «открывается» тексту и понимает смысл текста. Только после этого можно обращаться к автору, пытаясь понять, что «он имел в виду и на что, может быть, текст служит лишь мнимым ответом»[1446]. Мысль, выраженная в последней фразе, требует пояснения, поскольку в ней явлена одна из фундаментальных герменевтических идей и точно указана та проблемная ситуация, с которой сталкивается каждый интерпретатор.

Речь идет прежде всего о том, что язык как универсальная среда понимания неизбежно отсылает за пределы себя самого, указывая на границы языковой формы выражения. А это значит, по словам Гадамера, что I «язык не тождествен тому, что на нем сказано, не совпадает с тем, что обрело в нем слово… Языковая форма выражения не просто неточна и не просто нуждается в улучшении — она, как бы удачна ни была, никогда не н поспевает за тем, что пробуждается ею к жизни. Ибо глубоко внутри речи | присутствует скрытый смысл, могущий проявиться лишь как глубинная! основа смысла и тут же ускользающий, как только ему придается какая- : нибудь форма выраженности…»[1447]

| Эту мысль можно пояснить так. Гадамер выделяет две формы, какими | речь отсылает за пределы самой себя: первая — это несказанное в речи и! всё же именно посредством речи приводимое к присутствию, вторая — са- ! мой речью утаиваемое. Первая форма — несказаннное в речи — обуслов- [лена самой сущностью речи, ибо любое высказывание имеет не просто од- L нозначный смысл, заключенный в его языковой и логической структуре, но! оно и мотивировано: «стоящий за высказыванием вопрос — вот то единст- ; венное, что придает ему смысл… Стало быть, форма, в какой несказанное j показывает себя в сказанном, — это отнесенность к вопросу»[1448].

| Вторая форма — утаиваемое речью — возникает в связи со способностью речи к сокрытию своего собственного содержания, которая обнаруживается в таких речевых феноменах, как ложь[1449] и ошибка. Больший интерес представляет для герменевтика первая форма сокрытия — ложь, которая, по мнению Гадамера, есть вполне безобидный случай утаивания и «образец самоотчуждения, случающегося с языковым сознанием и требующего снятия через усилие герменевтической рефлексии»[1450], и связана с незаметным действием в речи предрассудков.