Ожешко обращает внимание на особое значение для человека рукотворной природы, т. е. преобразованного его усилиями и окультуренного мира. Она подчеркивает, что смысл созданных человеком предметов является многослойным. Помимо своего прямого функционального назначения вещи нередко обладают глубинным смыслом, тесно связанным с судьбами людей. Так, усадьба Корчинских – это не только жилье и хозяйственные постройки, но еще и знак, указывающий на бег социального времени. Однако более сильное воздействие на людей, по справедливому мнению писательницы, оказывает духовная культура, охватывающая верования и убеждения, знания и умения, жизненные принципы и нормы поведения.
Но ни естественно-природные обстоятельства, ни созданная человеком искусственная среда, ни даже духовно-ментальные факторы не действуют автоматически. Человек для Ожешко есть существо проблематичное: ведь он избирательно относится как к социоприродным условиям, так и к феноменам духовного порядка. Зримым подтверждением этого тезиса служит созданная писательницей галерея различных социальных типов, условия жизни которых довольно схожи.
Писательница зафиксировала существенную особенность жизни людей, которая состоит в тесной связи переживаний человека с направленной активностью, соединяющей его с природным миром и социальной действительностью. Такой подход позволил осуществить анализ фундаментальных ценностей, определяющих симпатии и антипатии людей, направляющих их действия и формирующих пространство культуры.
Ожешко глубоко прочувствовала всю значимость принципиальной для экзистенциализма проблемы осмысленности человеческого существования. Эта проблема содержит огромный энергетический заряд, инициирующий стремление человека занять достойное место в мире. Писательница отмечает, что старший в роду Корчинских, Бенедикт, любит и уважает зятя просто потому, что так надо. Он не задумывается над тем, есть ли для этого какие-либо основания. Ситуация показательна тем, что демонстрирует, как отказ от поисков смысла бытия людей, явлений и событий превращает человека в конформиста, обесцвечивает и обесценивает его существование. Подобная жизненная позиция ведет к тому, что Ф. Ницше квалифицировал как господство посредственности.
Проникновение в смысл человеческого бытия открывает перед писательницей замечательную возможность понять и объяснить морфологию человеческой судьбы. Она видит, что человек – существо хрупкое. Однако он вынужден сам утверждать себя в жизни. Между тем люди располагают лишь строго определенными внешними условиями и ограниченным набором созданных ранее средств действия. Мир как бы испытывает человека на прочность, постоянно изменяя жизненные ситуации и требуя адекватного ответа на них. Чтобы сохранить себя и реализовать свой потенциал, человек вынужден постоянно выбирать идеалы, цели, средства и принципы действия, устанавливать нормы и разрабатывать правила выполняемых операций.
Прекращение человеком поисков своего индивидуального образа и места в мире ставит его в зависимость от вещей, от различных условностей и предрассудков, от собственных страстей и желаний. «Разве не погибли те, что погрязли в глубинах эгоизма и тупости, в наслаждениях тела и нищете духа?»[405]
– резонно звучит вопрос Витольда Корчинского. Вполне понятно, как важны для каждой личности ценности, служащие ориентирами наших действий.Проблема смысла человеческого существования волнует также Купалу и Коласа. Они связывают ее с диалектикой жизни и смерти. «А скажи мне, мамка, – спрашивает Данилка, известный купаловский герой, – зачем это люди родятся, чтобы после умереть?»[406]
. Герои выдающихся белорусских писателей вполне оправданно задумываются над тем, стоит ли жить, если каждого из нас ждет один и тот же печальный финал – смерть. Писатели ищут ответ на этот сакраментальный вопрос в специфике человеческого существования. Смысл жизни не есть некая константа – он может быть, а может и не быть. Порой Лобанович чувствовал, замечает Колас, бессмысленность жизни. Симптоматично, что одновременно герой осознавал какую-то пустоту в своем существовании, нехватку чего-то, определяющего смысл бытия человека. Но о том же Лобановиче, только уже применительно к иным обстоятельствам говорится: «Его, вообще, захватывала и привлекала жизнь с заманчивыми рисунками и таинственным волшебством»[407].