История франков

Хотя в «Истории франков» и преобладают рассказы, повествующие о трагических судьбах многих персонажей, обусловленных суровостью и жестокостью тогдашней действительности, однако в ней встречаются рассказы и с менее драматической окраской, показывающие обыденную жизнь людей того времени. Один из них – рассказ (в стиле новеллы) «О пленении Аттала» (III, 18). В нем представлены жизнь и быт одного свободного франка, у которого находился в услужении, будучи заложником, юноша Аттал. Юноше удалось бежать. Описание его побега столь живописно, что этот рассказ по праву может быть поставлен в один ряд с литературными произведениями больших мастеров такого жанра[21]. Своеобразную повесть представляет собой повествование о двух влюбленных с подробными психологическими зарисовками (I, 47). [344]

Особую группу составляют рассказы, близкие к житийному жанру, с нравоучениями, чудесами, творимыми святыми церкви, видениями, предзнаменованиями и сновидениями религиозного характера. В них чувствуется рука опытного мастера агиографических сочинений. Почти все они написаны по общей схеме и кажутся стереотипными, несмотря на сочный, выразительный язык и колоритное изображение бытовых сцен из отшельнической и монашеской жизни. Быть может, исключение составляет лишь полный живописных подробностей рассказ о разрушении диаконом Вульфилаихом с помощью местного населения, которое он обратил в христианскую веру, языческой статуи галльской богини (VIII, 15). Но и здесь в кульминации звучит религиозный мотив: молитва диакона помогает низвергнуть тяжелую, с трудом поддающуюся разрушению статую.

Итак, эти жанровые многообразия и россыпь литературных приемов, характерных для «Истории франков», дают нам основание поставить Григория Турского в ряд ярких и самобытных бытописателей своего времени.

ЯЗЫК И СТИЛЬ ГРИГОРИЯ ТУРСКОГО

«История франков» Григория Турского представляет интерес не только с историко-литературной точки зрения, но и с языковой. Это – один из самых знаменитых литературных памятников, в которых нашла отражение так называемая народная латынь; нет такого труда по истории романских языков, в котором бы широко не использовался материал, почерпнутый из произведения Григория Турского, – лексический, морфологический, синтаксический.

Термин «народная латынь» (а особенно его синоним «вульгарная латынь») содержит неизбежный оттенок осуждения: кажется, что это как бы латынь второго сорта, «испорченная» по сравнению с классической. Это не так. Народная латынь – это живой разговорный язык, всегда существовавший параллельно с языком литературным и всегда (как это свойственно разговорному языку) развивавшийся быстрее, чем язык литературный. Распространение школьного образования, ориентированного, понятным образом, на стабильные классические нормы, сдерживало это развитие. С упадком школьной культуры на исходе античности разрыв между литературным и разговорным языком резко расширился. Народная латынь стояла на пороге перерождения в те романские наречия, из которых предстояло развиться романским языкам нового времени.

Современники воспринимали эти перемены очень болезненно. Неумение владеть литературной речью, отсутствие школьной выучки чувствовались в разговоре с первого слова и безошибочно отличали образованного человека от необразованного. Носители образованности дорожили своим литературным языком именно потому, что он отделял их от простонародья. «Так как ныне порушены все ступени, отделявшие некогда высокость от низкости, то единственным знаком благородства скоро останется владение словесностью», – писал Сидоний Аполлинарий (письмо VIII, 2) еще за сто лет до Григория Турского. Сам Григорий в сочинении «О чудесах св. Мартина» (II, 1) рассказывает, как однажды он поручил служить [345] мессу одному пресвитеру, но так как тот говорил «по-мужицки» (на народной латыни), то над ним «многие из наших (т. е. из образованных галло-римлян. – В. С.) смеялись и говорили: „Было бы ему лучше молчать, чем говорить так невежественно“». И в самой «Истории франков», рассказывая о «лжечудотворце», самовольно освящавшем мощи св. Мартина, Григорий отмечает: «...а речь его была деревенской и протяжное произношение безобразно и отвратительно, да и ни одного разумного слова не исходило от него» (IX, 6).