История Франции в раннее Средневековье

Спор между аристократией и демократией занял все галльские civitates, поглотил их внимание и силы, когда появление на сцене Цезаря поставило перед каждой из них вопрос об их независимости. О ней мало думали, и когда, наконец, опасность стала ясна для самых близоруких, этот высший интерес все же плохо соединял сердца. Партия продолжала свои распри на глазах римлян. Они звали или отталкивали Цезаря, смотря по тому, могли ли рассчитывать на его поддержку для себя. Симпатии аристократии были на стороне Рима. В нем блестяще воплощался дорогой для нее строй. Брешь, пробитая в прежней римской конституции новыми событиями, была не видна издали и не разрушала общего впечатления постройки: богатым классам принадлежала власть, через сенат они повелевали народом. По тем же основаниям демократы ничего не ждали от Рима. Они не были разборчивее своих противников и не задумались бы, признав со своей стороны германцев, но германцы были тогда менее грозными врагами. Силой вещей красивая роль досталась им. Их интерес оказался в согласии с долгом, и их дело слилось с делом отечества.

Цезарь верно схватил положение вещей. Перечисляя причины восстания 57 года, он указывает на вражду претендентов, дело которых было проиграно в случае торжества римлян. Действительно, среди них он встретил самых страшных врагов: эдуя Думнорикса, тревира Индутиомара, арверна Верцингеторикса. Он не отказывался в принципе от их союза: политика его была слишком гибкой, обстоятельства слишком изменчивыми, чтобы он стал руководиться абсолютными правилами. Он искал дружбы Верцингеторикса, не пренебрегал ничем, чтобы привязать Амбиорикса, вождя эбуронов; он заставил сенонов и карнутов принять потомков их старых династий Каварина и Тасгета. Но из всех, кто занял трон или рассчитывал на него, только эти два остались ему верны до конца.

Монархия казалась галлам непременной формой демократии, а вражда между демократией и Римом была неизбежна. Победа над ним всегда совпадала с подъемом народа, поражение — с аристократической реакцией. В 56 году лексовии, аулерки, эбуровики начали во всех трех государствах избивать членов своих сенатов, так как они отказались воевать с Римом. Когда римляне одолели восставших, знать явилась к победителю и свалила ответственность за происшедшее на народ: крушение нации не казалось ей дорогой ценой за восстановление ее собственной власти.

Цезарь завоевал Галлию при помощи галлов. Его легионы набирались большею частью в Цизальпинской и Трансальпийской Галлии, которой он управлял и жители которой, привыкнув служить в римских армиях, не чувствовали солидарности с людьми той же расы на берегах Сены и Луары. Но и эти последние доставляли ему поддержку. В каждой общине он мог найти союзников и агентов среди самых знатных. Они удерживали или приводили в повиновение свои народы. Пиктон Дураций, нервий Вертиск, тревир Сингеторикс были римскими шпионами. Арверн Эпаснакт предал завоевателю и палачу геройского города Укселлодуна его защитника кадурка Луктерия. Борцы за независимость встречали врагов и предателей среди своих близких: Сингеторикс был зятем Индутиомара, Дивитиак — брат Думнорикса, был путеводителем и поверенным Цезаря. Дядя Верцингеторикса изгнал его из Герговии.

Армии, боровшиеся с Цезарем, были сплошь демократические. Цезарь говорит о них с презрением, как о скопище разбойников и бродяг, брошенных в лагерь отвращением к труду и страстью к грабежу. Конечно, надо учесть патрицианскую и римскую спесь Цезаря, надо подумать о гневе великого полководца, у которого не раз эти банды отнимали победу. Но была и доля истины в обидных его описаниях. Беспорядочные массы, набранные из подонков общества, должны были являть странный вид рядом с легионами Цезаря. Решившись воевать, они избирали вождя. Этим объясняется ошибка Страбона, который, приняв революционный акт за норму, приписал плебсу право избирать полководца. Но этот вождь, избранник своих солдат, обладал слабой властью. Подозрения и обвинения, объектом которых он себя постоянно чувствовал, были одной из больших трудностей, опутавших предприятие Верцингеторикса.

У Цезаря есть строчка, кидающая грустный свет на общее состояние Галлии. Редко минет год, говорит он, без того, чтобы какое-либо государство не вооружалось для нападения или отражения своих соседей. Итак, в семьях, общинах и между общинами свирепствовала непрерывная война.

Свойственно ли было галльским племенам что-нибудь вроде общегалльского патриотизма? — И да, и нет. Для галла, как и для грека, отечеством была его civitas. Вместе с тем общность расы, нравов, языка и религии, не препятствуя галлам враждовать между собой, все же заставляла их чувствовать друг друга не совсем чужими. Отсюда пробудится, наконец, нечто вроде более широкого патриотизма под повторяющимися ударами завоевателей.