История Французской революции (1789 по 1814 )

Вслед за этой торжественной клятвой, принесенной 20 июня перед лицом всего народа^[17], 22-го последовала важная победа. Национальное собрание, все еще не имея помещения для своих заседаний и не имея даже больше возможности собираться в зале для игры в мяч, который заняли принцы исключительно с целью не допустить туда депутатов, отправилось в церковь Св. Людовика. На этом заседании посреди патриотических кликов к Собранию присоединилось большинство священства. Таким образом, меры, предпринятые для того, чтобы устрашить Собрание, только подняли его мужество и ускорили то самое соединение, против которого они были направлены. Две крупные неудачи, таким образом, предшествовали торжественному заседанию 23 июня.

День этого заседания, наконец, наступил. Многочисленная стража окружила зал, где происходило собрание Генеральных штатов; двери были открыты исключительно для депутатов; публику в зал заседания не пустили. Король показался во всем блеске своего могущества. Принят он был, против обыкновения, полным молчанием. Речь, им произнесенная, переполнила чашу терпения тем своим властным тоном, которым он продиктовал приведение в исполнение различных мероприятии, не одобренных общественным мнением и отвергнутых Национальным собранием. Король жаловался на несогласия, истинным виновником которых был двор; осуждал поведение Собрания, в котором он признавал только собрание исключительное, сословное; он отменил все сделанные им постановления, предписал сохранение сословий, указал, какие и в каких границах должны быть произведены реформы, принуждал Генеральные штаты принять эти реформы, угрожал распустить Штаты и одному выполнить все, что, по его мнению, нужно для блага государства, если он встретит с их стороны еще какое-нибудь сопротивление. После такой автократической сцены, не отвечающей ни обстоятельствам, ни характеру самого Людовика, король удалился, повелев депутатам разойтись. Дворянство и духовенство исполнили это приказание. Депутаты третьего сословия, неподвижные, молчаливые, негодующие, не покинули своих мест. Несколько минут длилось тягостное молчание. Вдруг Мирабо прервал его словами: „Господа, то, что мы сейчас слышали, могло бы послужить к спасению отечества, если бы дары деспотизма не были всегда опасны. Что это за оскорбительная диктатура? Кругом оружие, национальный храм осквернен, и все это, чтобы повелеть нам быть счастливыми? Кто отдает вам грозные приказания? Ваш уполномоченный, тот, кто должен получать их от вас, от нас, господа, ибо мы облечены священным и неприкосновенным званием, ибо от нас двадцать пять миллионов людей ждут верного счастья, верного потому, что оно будет дано и принято всеми. Но свобода наших работ нарушена; Собрание окружено войсками. Где же враги народа? Разве перед воротами города находится Каталина? Я требую, чтобы вы, прикрывшись своим значением и своей законодательной властью, соблюли святость данной вами присяги; она не позволяет нам разойтись раньше, чем мы выработаем конституцию“. В это время великий церемониймейстер, видя, что Собрание не расходится, пришел напомнить ему о приказе короля. „Подите скажите вашему господину, — воскликнул Мирабо, — что мы здесь находимся по воле народа и выйдем отсюда, только уступая силе штыков“. — „Мы, — спокойно прибавил Сьейес, — остаемся сегодня тем же, чем были вчера; приступим к делу!“ И Собрание, исполненное решимости и величественное, приступило к работе. По предложению Камюса оно подтвердило все ранее сделанные постановления, а по предложению Мирабо установило неприкосновенность своих членов.

Этот день погубил авторитет королевской власти. Законодательная инициатива и моральная власть перешли от монарха к Национальному собранию. Те, кто своими советами вызвали это сопротивление, не чувствовали в себе дерзости наказать за него. Утром была решена отставка Неккера, а вечером и Людовик XVI, и королева умоляли его остаться на своем месте. Неккер не одобрял королевского заседания, и, отказавшись принять в нем участие, он снова завоевал доверие Собрания, которое он потерял было своими колебаниями. Время королевской немилости для него было всегда временем популярности; отказом повиноваться королю он становился союзником Собрания, и оно сейчас же давало ему свою поддержку. Каждая эпоха нуждается в человеке, который служил бы ей вождем и имя которого было бы знаменем партии; таким человеком для Национального собрания, пока шла борьба его со двором, служил Неккер.