История Фридриха Великого.

   На основании этой главной идеи созидает Фридрих правила, посредством которых правители могут стяжать мир, славу и любовь народную, а монархи достигать до апогея величия и благоденствия. От изложенных им правил он сам никогда не отступал, и где только выгодное учреждение было сопряжено с ущербом для его подданных, он отвергал его без дальнейшего рассуждения. Так, статс-секретарь Таубенгейм подал ему однажды проект увеличить государственные доходы посредством вычетов и уменьшения жалованья чиновников. Фридрих отвечал ему на это:

   -- Благодарю за остроумный совет. Но я нахожу его не совсем удобоисполнимым, потому что бедный класс чиновников и без того во всем нуждается. Впрочем, я сделаю опыт и начну с приложения проекта к тебе самому. Я прикажу вычесть у тебя из жалованья 1.000 талеров и не выдавать квартирных и столовых денег. Через год явись ко мне и объяви, находишь ли ты эту меру полезной для твоего домашнего быта. Если она окажется выгодной, то с будущего года я удержу у тебя половину жалованья, похвалю твое патриотическое рвение к пользам казны и введу твой проект во всеобщее употребление.

   Таким образом, великий Фридрих, составив счастье своего народа, возвысив свое королевство и сходя в открытый гроб, завещал тайну своего мудрого правления и другим монархам, в которых желал жить для блага человечества, даже после смерти!

{488}

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Последние дни

   Фридрих переступил за седьмое десятилетие своей жизни. Как величественная развалина прошедшего времени, стоял он среди своего народа. Все, что принимало участие в его деятельности и разделяло внутренний мир его души -- исчезло. Новые поколения возросли около него, для которых слава его имени, подвига и мысли героя сделались уже преданием. При жизни еще наступило для него потомство. Тяжкие скорби лежали у него на душе. Многие из его благодетельных учреждений не оправдались, многие замыслы не могли свершиться -- обыкновенного срока человеческой жизни было для них недостаточно. Печально глядел он на ниву, в которую посадил свои семена; пахарь чувствовал уже свое бессилие, знал, что не доживет до жатвы и очень боялся за будущность.

   Это тяжкое чувство, эту недоверчивость могут постигать только великие монархи. Ею томился и наш Великий Петр на склоне лет своих! Отсюда поясняется торопливость, с которой государи, в последние годы жизни, спешат приводить в исполнение свои предположения и начинания. Кроме того, Фридриха томила ненависть к людям: многие из его избранников жестоко обманули его доверчивость, многие изменили самым чистым намерениям души его. Это чувство он ярко обнаружил в разговоре со знаменитым эстети-{489}ком и математиком Сульцером, которого очень любил. Сульцер утверждал, что добрые наклонности имеют в человеке всегда перевес над дурными.

   -- Нет, милый Сульцер! -- сказал Фридрих с глубоким вздохом. -- Я вижу, ты еще плохо знаешь род, к которому мы принадлежим.

   -- Но вы не имеете права жаловаться на этот род, -- возразил Сульцер. -- Монарх, которого подданные боготворят, должен быть доволен судьбой и людьми.

   -- Все суета! -- воскликнул Фридрих. -- Я люблю человечество, но презираю людей отдельно. Корысть и низкие страсти управляют ими! Что значить их обожание? Глупость! Если бы я даже осчастливил всех моих подданных, то действовал бы только на весьма малую часть земного шара, который, в свою очередь, есть ничтожная частичка целого мироздания. Как же я посмею сравнять себя с тем вечным Существом, которое управляет мирами и содержит их в порядке? Безумен правитель, который выставляет себя земным богом и требует от народа обожания! Презренны и те люди, которые играют самым святым чувством души и приносят божественную жертву на алтари земного величия! Монарху приятна благодарность народа, но в страхе, обожании и прославлении его он не нуждается!

   К душевному расстройству короля присоединились еще и немощи телесные. Мы уже сказали, что он с самого младенческого возраста был слабого сложения. В молодости опасались за его жизнь. На двадцать пятом году силы его укрепились от беспрерывных телесных упражнений; лагерная жизнь и тревоги походов закалили его тело в зрелом возрасте. Но тогда же он начал чувствовать припадки геморроя и подагры. Под старость эти болезни усилились, к ним присоединилась еще водяная и хирагра. Он чувствовал, как с каждым днем силы его ослабевали.

   "Вы, верно, сами догадываетесь, -- писал он в 1780 году к одному из друзей своих, -- что на 68-м году жизни я чувствую все признаки старости. То подагра, то боль в пояснице, то лихорадка потешаются насчет моего существования и напоминают мне, что давно пора бросить изношенный футляр моей души".

   Иногда припадки болезни были так сильны, что все почитали их смертельными; окружающие приходили в отчаяние, а он с истинно солдатским стоицизмом утешал их, говоря: {490}