История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Внук мой может мне заметить, что я хотел посвятить эту главу сочинителям, однако же весьма значительно удалился от их общества. Из всех сочинителей, которых мне довелось встречать, приятнейшими были доктор Гарт и доктор Арбетнот, а также мистер Гэй, автор "Тривии", добрейшей души человек, отличный собутыльник и ценитель удачной шутки. Знавал я и мистера Прайора, и он всегда напоминал мне глиняный горшок, который плывет по реке среди увесистых чугунов, весь дрожа от понятного страха, как бы ему не разбиться. Я встречал его и в Лондоне и в Париже, где он являл довольно жалкую фигуру на утренних приемах у герцога Шрусбери, не имея достаточно смелости, чтобы держать себя соответственно тому высокому званию, которое снискали ему его бесспорный ум и талант, писал льстивые письма государственному секретарю Сент-Джону и постоянно тревожился о своем серебре, и о своем положении, и о том, что станется с ним, если его партия окажется не у власти. У Бэттона случалось мне встречать и знаменитого мистера Конгрива, в ту пору превратившегося уже в величественную развалину, но всегда пышно разряженного и мужественно сносившего свою жестокую подагру и почти полную слепоту.

Великий мистер Поп (чудодейственный гений которого для меня выше всяких словесных похвал) был в ту пору еще молод и редко являлся в общественных местах. Театры и кофейни тогдашнего Лондона постоянно были переполнены сочинителями, модными острословами, просто светскими щеголями, которых "nunc prescribere longum est" {Теперь некогда описывать (лат.).}. Но из них едва ли не самым блистательным показался мне встреченный мною лет пятнадцать спустя, в последний мой приезд в Англию, молодой Гарри Фильдинг, сын того Фильдинга, с которым мы вместе служили в Испании, а потом и во Фландрии, положительно затмевавший всех веселостью и остроумием. Что же до знаменитого доктора Свифта, то о нем я могу лишь сказать - "vidi tantum" {Видел я только (лат.).}. Все эти годы, вплоть до смерти королевы, он пребывал в Лондоне и являлся во многих общественных местах, где мне и приходилось видеть его; он также не пропускал ни одного воскресного приема при дворе, и вашему деду раз или два указывали на него там. Будь я вельможей с громким именем или с звездою на груди, он непременно искал бы знакомства со мной. Бывая при дворе, почтенный доктор никого не замечал, кроме сильных мира сего. Лорд-казначей и Сент-Джон звали его запросто Джонатаном, расплачиваясь этой дешевой монетой за все услуги, которые он им оказывал. Он писал для них памфлеты, дрался с их врагами, рассыпал в их защиту брань и удары, и все это, нельзя не признать, с отменным жаром и искусством. Ныне, говорят, он помутился в уме и позабыл свои обиды и свою ненависть к человечеству. Он и Мальборо всегда представлялись мне двумя величайшими людьми нашего века. Здесь, в тишине наших лесов, я читаю написанные им книги (кто не знает их?), и передо мною встает образ поверженного и одинокого исполина, Прометея, терзаемого коршуном и стонущего от боли; Прометеем рисуется он мне, однако в день первого моего знакомства с ним исполин вылез из наемного портшеза на Полтри, и пьяный слуга-ирландец доложил о нем, выкрикивая во всю глотку имя его преподобия, в то время как господин еще доругивался у подъезда с носильщиками. Я не питал симпатии к мистеру Свифту и слышал немало россказней о нем, о его отношении к мужчинам и обращении с женщинами. Он мастер был льстить сильным и угнетать слабых; и мистер Эсмонд, который в ту пору был помоложе и погорячей, нежели сейчас, проникся твердой решимостью, если случится когда-либо повстречать этого дракона, не испугаться и не бежать от его огнедышащей пасти.