Этот новый фонд идей можно встретить в поэме Вернера Садовника «Мейер Гельмбрехт» (XIII в.). Содержание поэмы представляет собой своеобразное переосмысление притчи о блудном сыне. В поэме рассказывается о том, как сын и наследник мейера Гельмбрехта, носящий, как и его дед и отец, родовое имя, отказывается пахать землю и вести крестьянский образ жизни. Преисполненный желания стать рыцарем, он вынуждает старого Гельмбрехта снарядить его для новой жизни, купить ему боевого коня и сводит компанию с рыцарями-разбойниками, от разнузданного насилия, грабежей которых страдали многие слои германского общества периода «междуцарствия». Увещевания отца, его предостережения не помогли. Юный Гельмбрехт предпочел тяжелому труду легкую наживу и праздность. Однако его рыцарская авантюра закончилась трагически. Власти сумели справиться с рыцарями-разбойниками, все они, за исключением младшего Гельмбрехта, были казнены. Ослепленный, без руки и ноги является он в свою деревню. Но отец отказывается его признать и приютить. Юного Гельмбрехта узнают крестьяне, которых он в свое время грабил и подвергал насилию. Заканчивает он свою жизнь на виселице.
Невозможно закласть лучшего тельца в честь возвращения блудного сына: слишком многие христианские и человеческие заповеди были им нарушены. Старый Гельмбрехт, ранее неизменно проявлявший к сыну отеческую любовь и заботу, вовсе не лишен родительских чувств. Но слишком тяжел груз преступлений молодого Гельмбрехта: он разорвал все узы, связующие его с родом пахарей, и отец вынужден отвергнуть свою родственную связь с сыном, хоть это дается ему и нелегко. В поэме вырисовывается своеобразный крестьянский нравственный кодекс: нельзя оставлять свое сословие, тяжелым, но достойным трудом добывающее для всех хлеб насущный. Гельмбрехт-отец в одном из разговоров с сыном говорит:
Еще более рельефно мотив крестьянской гордости звучит в народных балладах. В балладе «Крестьянин и рыцарь» (записана в XV в.) фигуры труженика-крестьянина и тунеядца-рыцаря резко противопоставлены. На похвальбу рыцаря своей знатностью крестьянин отвечает следующим образом: «А я горжусь, что я тружусь, и хлеб с голоду давно твой знаменитый род».
Говоря о возросшем достоинстве «простеца», о том, что в период расцвета Средневековья растет его сословное самоуважение, меняется отношение ко многим традиционным устоям и ценностям, не стоит абсолютизировать эти подвижки в сознании и ментальном строе его культуры. Культурное сознание этих слоев, впрочем, как и сознание элиты, было противоречивым, включало в себя как новые ориентиры и ценности, так и глубоко укорененные стереотипы.
Карнавальная культура
Сложность и многослойность культуры низов отражают многочисленные традиции смеховых по своему происхождению явлений, будь то знаменитые немецкие шванки, фастнахтшпили[4]
или карнавал. Так, во всех этих явлениях нашли выражение темы избыточного насыщения, праздничного изобилия. С этими мотивами связано существование такого колоритного жанра старонемецкой поэзии, как Fresslied — песни обжор. Ее образец находится в одном из шванков комического «бестселлера» германской средневековой культуры — эпопеи «Нейгард Лис» (XIII-XV вв.). Ее «огромное жаркое», «сотни яиц, изжаренных в сале», «жирные телята, быки и волы» напрямую указывают на предпочтения тех, кому кусок хлеба давался с таким большим трудом.Аналогичны и образы карнавала. Принц карнавала нередко украшался гирляндой колбас. Пищевая чрезмерность находила свое выражение в гигантизме съедобного и его образов. «В больших немецких городах некогда было заведено, что в Масленицу, а иногда и в новогодние дни мясники потехи ради носили колбасу ужасающей величины». Она могла достигать 596 локтей в длину, весить 434 фунта и, кроме других ингредиентов, содержать в себе 36 свиных окороков, как это имело место в кенигсбергском карнавале в 1583 г.