История германского фашизма

Лишенный возможности открыто противоречить Штрассеру, Розенберг останавливается на излияниях молодого Геббельса, ставшего неосторожным. Геббельс сочинил вымышленную беседу с коммунистом, в которой реальная внешняя политика Штрассера преподносится в пышном оперном стиле. «Мне нет надобности, — так начинает он свою статью, — рассказывать своему коммунистическому другу, что для меня народ и нация нечто иное, чем для краснобая с золотой цепочкой от часов на откормленном брюшке. Русская советская система, которая вовсе не доживает своих последних дней, тоже не интернациональна, она носит чисто национальный, русский характер. Ни один царь не понял души русского народа так глубоко, как Ленин. Он пожертвовал Марксом, но зато дал России свободу. Даже большевик-еврей понял железную необходимость русского национального государства». Затем следовало новое, еретическое для национал-социализма открытие: «Еврейский вопрос сложнее, чем думают; по всей вероятности, еврей-капиталист и еврей-большевик не одно и то же».

Вот оно как! Разве Геббельс не замечает, что это уж почти не антисемитизм? Во всяком случае, Розенберг не пропустил этого мимо ушей.

Однако Штрассер добился того, что на некоторое время его взгляд стал официальным взглядом партии. Только в одном пункте Гитлер урезал эту внешнеполитическую программу, а именно в вопросе о Южном Тироле. В этом отношении громкая речь против Локарно, произнесенная Штрассером 24 ноября в рейхстаге, интересна столько же тем, что он говорит в ней, сколько и тем, о чем он умалчивает. «Мы, национал-социалисты, солдаты, и офицеры-фронтовики, никогда не откажемся от Эльзас-Лотарингии, от Эйпена и Мальмеди, от Саарской области и наших колоний; мы не отказываемся от Северного Шлезвига, равно как от Мемеля и Данцига, Познани и Западной Пруссии и Верхней Силезии. Мы не желаем отделываться от наших братьев в Австрии и Богемии дешевыми фразами». Это — длинный список, но Южный Тироль в нем отсутствует. Здесь чувствуется рука Гитлера. Зато в следующих фразах опять возвышает голос противник интервенции против Советской России:

«Мы протестуем против того, чтобы миллионы германских безработных в ближайшем будущем проливали свою кровь в качестве ландскнехтов Лиги Наций и ее хозяев повсюду, где борющиеся за свою свободу народы восстают против французского милитаризма, английского империализма и американского капитализма».

Открытая борьба против Грефе

Хотя Гитлер выступал против «фелькише» очень решительно, на деле он не желал борьбы. Если бы они предоставили ему без спора юг, он охотно уступил бы им север, хотя бы уже потому, что это подорвало бы господство Штрассера.

В июне 1925 г. национал-социалисты в рейхстаге даже объединились в одну фракцию с большей частью сторонников Грефе и застрельщиком ревалоризации д-ром Бестом. Положение оставалось двусмысленным, так как Штрассер конечно продолжал агитировать в стране против национализма тайных советников и майоров из лагеря «фелькише».

Эта надуманная тактика исходила из предпосылки, что Мюнхен с молчаливого согласия националистов будет предоставлен Гитлеру. Но они этого не сделали. В конце концов и в Южной Германии у них были элементы, от которых они не могли просто-напросто отказаться. Там был еще Дрекслер, затем националистический лидер судья Дерфлер и другие. Они вели скромное существование в своем «Национально-социальном народном союзе». Гитлер не побрезговал явиться со своими приверженцами в небольшую пивную, где собралось около ста членов этого союза, и лично сорвать их собрание. Когда же один из противников попытался на митинге взять под лупу прошлое Гитлера, приверженцы Гитлера попросту не дали ему говорить. Мир был сорван окончательно. Гитлер обратился к своим преторианцам с призывом «положить конец проискам» противников, тут же выступить против них и не допустить дальнейших оскорблений партии и ее вождей. Это было не совсем «легально», но зато ясно сказано. Несколько времени спустя, когда Грефе и граф Ревентлов возымели неосторожное желание выступить в мюнхенской пивной Хофброй, Гитлер снова появился со своими приверженцами в зале; не говоря ни слова, он вскочил на стол, подал знак и улыбнулся — в результате поднялся такой кавардак (его, между прочим, устроили женщины), что полиция должна была закрыть собрание. Ни Грефе, ни Ревентлову не удалось говорить. Последний, стоя на трибуне за живой стеной полицейских, с холодной миной созерцал бушующую толпу; когда Гитлер удалился, он крикнул ему вслед: «До свидания».

Фронда в Ганновере