История гестапо

Над этим со знанием дела организованном способе уничтожения витал миф о нацизме, неприкосновенная догма о превосходстве германской крови. В приказе Гиммлера от 11 августа 1942 года, обращенном к комендантам лагерей, было указано, например, что телесные наказания заключенных-немцев могут производиться руками других заключенных, но только немецкой национальности. Большое утешение для человека, которому, может быть, суждено погибнуть под этими побоями!

И такие безумные правила контролировались сотрудниками гестапо. Их бдительность распространялась также и на неправомочные действия административных властей лагерей, о поведении которых гестаповцы периодически направляли донесения Мюллеру, а последний пересылал их Гейдриху для передачи Гиммлеру. Невозможно даже представить бездну изумления, когда становится известно о том, что некоторые чиновники концлагеря Маутхаузен были наказаны за административные «упущения». Главный врач лагеря, например, приказал убить двух молодых голландских евреев из только что прибывшей партии заключенных, чтобы изготовить из их черепов «оригинальное пресс-папье» для украшения своего кабинета. У них были красивые зубы, у этих евреев.

Замкнутый, удушающий мир нацизма обладал своей неумолимой логикой. Эта логика непонятна, так как нам чужды ее критерии, но массовые убийства на промышленной основе, которые кажутся нам неслыханными преступлениями, были для эсэсовцев нормальным делом, поскольку являлись лишь выполнением приказа. Тогда как административная ошибка, которая нам показалась бы ничтожной, рассматривалась ими как проступок, нарушающий принципы партии, за пределами которых не было ни истины, ни спасения.

Эти убийства, которые до сих пор поражают наше воображение и которые будут волновать совесть людей на протяжении столетий, – эти убийства ни один нацист не считал преступлением. Разве можно обвинять в убийстве пунктуального работника бойни, который забивает быка или перерезает горло барану? Для настоящего наци было очевидно, что представители «низших рас» или «враги родины», эти «отбросы человечества» заслуживали жалости не более, чем бык или баран; их уничтожение было благим делом.

Узники гестапо, если их почему-либо не отправляли в германские лагеря, редко выходили на свободу, даже если против них не было выдвинуто никакого серьезного обвинения. Наоборот, когда во время следствия возникали серьезные подозрения или у обвиняемого вырывали признания пытками, случалось, что дело «виновного» передавалось в немецкий военный трибунал. В Париже этот трибунал заседал в доме номер 11 по улице Буасси-д'Англар.

Суд был независим, и гестапо не могло оказывать на него никакого давления, но после вынесения приговора подсудимый, независимо от того, был ли он осужден или оправдан, снова попадал в руки гестапо, которое могло творить с ним что угодно. Заключенные, находившиеся во время следствия в тюрьмах Френ, Ла-Санте или Шерш– Миди, попадали затем в форт Роменвиль после суда или по прямому указанию гестапо, которое не считало почему-либо нужным передать их дело в суд.

Лагерь Роменвиль, расположенный на территории форта, принадлежал сначала вермахту, а затем, с июня 1943 года, организации СС[23]. Он предназначался для различных категорий заключенных и служил чем-то вроде постоянного «резерва» для отбора заложников. Каждый раз, когда решался вопрос о проведении репрессивных расстрелов заложников, их подбирали в этом лагере.

Принцип расстрела ни в чем не повинных людей в качестве отмщения за очередное покушение, чаще всего произошедшее тогда, когда они уже в течение долгих дней были в концлагере, применялся вполне продуманно для нагнетания страха. Такая примитивная концепция власти и человеческих отношений настолько глубоко пронизала весь мир нацизма, что не позволяла его руководителям даже вообразить другие методы управления.

Узники Роменвиля в разное время делились на четыре или пять категорий. К первой относились «привилегированные» узники, которых можно было бы назвать административными заключенными. Среди них было сравнительно мало мужчин, лишь некоторые в возрасте старше пятидесяти лет, и большинство из них составляли лица с определенным общественным положением, арестованные в порядке мер безопасности, поскольку было известно (зачастую по доносам) об их неприязненном отношении к нацизму. Против них обычно не выдвигалось серьезных обвинений. Там было много библиотекарей, секретарей– машинисток, медиков, поваров. Они имели право получать посылки и отправлять одно письмо в неделю.

Из этой категории, по-видимому, не брали заложников. Однако узники этой группы после более или менее длительного пребывания в Роменвиле отправлялись в ссылку.