Когда Теодат узнал о падении Сицилии, он утратил всякую бодрость и согласился на все те позорные условия, которые были поставлены ему Петром от имени императора: уступить Сицилию, уплачивать ежегодно дань в 300 фунтов золота и высылать каждый раз, когда явится в том надобность, вспомогательное войско готов в 3000 человек. Отныне король Италии не мог назначать ни сенаторов, ни патрициев без разрешения императора; точно так же король лишался права наказывать лишением жизни или имущества священников и сенаторов; при играх в цирке народ должен был приветствовать кликами сначала Юстиниана и уже затем Теодата. если последнему воздвигалась статуя, то справа от нее должна была быть поставлена и почетная статуя императору. Заключив этот договор, Петр поспешил в Византию; в Альбануме он, однако, был настигнут изнемогавшими от усталости гонцами короля, которые вернули его назад. «Если император, — спросил в страхе король, — отвергнет мир, что ж будет тогда?» «Тогда, достойный муж, — ответил хитрый посол, – тебе придется вести войну, но, — продолжал он с улыбкой, — ученику Платона не подобает проливать кровь народа; императору же надлежит охранять свои права над Италией». На этот раз Теодат заключил еще гораздо более позорный договор, по которому он обязывался уступить Юстиниану королевство готов и римлян за ежегодную пенсию в 1200 фунтов золота. Объятый страхом,
Теодат уже ничего не мог соображать и взял с Петра клятву в том, что он скажет императору о втором договоре только в том случае, если император отвергнет первый договор.
Вместе с Петром в Византию отправился в качестве посла пресвитер Рустик; сенат также обратился к Юстиниану с посланием, в котором просил о мире. В этом послании, написанном Кассиодором и в высокой степени ценном, как одно из последних проявлении жизни сената, отцы города обращаются к императору от лица Вечного Рима: «Если наша собственная просьба недостаточна, то внемли нашему родному городу, который умоляет тебя такими словами: если я когда-либо был дорог тебе, полюби, о благочестивейший из государей, моих заступников. Те, кто владеет мной, должны жить в согласии с тобой, чтобы со мной не произошло того, что не соответствует твоим желаниям. Ты не можешь быть виновником моей жестокой гибели, так как ты всегда давал мне жизнь и радость. Взгляни: под защитой дарованного тобой мира я удвоил число своих детей; блеск моих граждан озаряет меня; если ты допустишь, чтоб меня постигло страдание, будешь ли ты тогда заслуживать имени благочестивого? Что другое можешь ты сделать для меня, когда моя (католическая) религия так процветает, а она есть и твоя религия? Мой сенат непрестанно обогащается и почестями, и имениями, и ты не должен раздором разрушать то, что тебе самому надлежит охранять оружием. У меня было много королей, но не было ни одного, который был бы столько просвещен в науках; было много мудрых, но ни одного, кто был бы ученее и благочестивее. Я люблю Амала, которого я вскормил своей грудью; он храбр, просвещен моим воспитанием, дорог римлянам своим умом, уважаем варварами за доблесть. Соединись с ним в своих желаниях и решениях, чтобы с ростом моего благополучия возросла и твоя слава. Нет, не ищи меня теми путями, которыми ты не можешь найти меня. Я принадлежу тебе своей любовью и не допускаю, чтобы кто-нибудь мог разрывать меня на части. Если ты нашел Ливию достойной того, чтоб вернуть ей свободу, то было бы жестоко, если б я утратил эту свободу, которой я всегда обладал. Славный победитель, повелевай влечениями твоего гнева; общий голос моления сильнее чувства огорчения, вызванного в твоем сердце чьей-нибудь неблагодарностью. Так говорит и молит Рим устами своих сенаторов. И если всего этого мало, то внемли святой молитве праведных апостолов Петра и Павла. Ты не можешь не признать их заслуг: они так часто оказались заступниками Рима перед врагами», В некоторых местах этого письма, написанного по приказанию Теодата, проглядывают угрозы последнего по отношению к сенату, хотя король, по примеру Аталариха, присягал в верности. Один из историков того времени не без основания сообщает, что король грозил сенаторам лишить жизни их, их жен и детей, если сенат своим влиянием не заставит императора отказаться от завоевания Италии. Письма Кассиодора ясно показывают, что с началом правления Теодата глубокое волнение овладело сенатом и народом. Чтение этих писем убеждает в том, что готов и римлян разделяла друг от друга целая бездна. О тайных переговорах Юстиниана с римлянами нам неизвестно; но сам Рим был охвачен тревожным предчувствием катастрофы. Предполагали, что король хочет истребить сенаторов, так как он потребовал, чтоб сенат явился в Равенну. На улицах народ собирался толпами, в которых шли разговоры о том, что король хочет разрушить город и перебить граждан и что готское войско уже идет на Рим.