«История государства Российского» Н. М. Карамзина в оценках современников

Событием незаурядным назвал выход и обсуждение «Истории» Каченовский в заметке на страницах издаваемого им «Вестника Европы». Это событие было поставлено им в один ряд с недавно состоявшимся открытием в Москве памятника К. З. Минину и Д. М. Пожарскому. Естественно, заметил автор, что «История» находит восторженных поклонников и критиков. Труд Карамзина, заключал он, требует не скороспелых суждений, а «рассмотрения прилежного, ученого, почтительного, но и беспристрастного, ибо грубое пристрастие, скажем собственными словами знаменитого историка… есть следствие ума слабого или души слабой»^{245}.

На первый взгляд эта заметка содержала обычные вежливые сентенции, усыпившие, например, бдительность В. А. Жуковского, который, прочитав ее, писал А. И. Тургеневу, что Карамзин «сделал чудо: победил Каченовского, который говорит о его творении с благоговением»^{246}. Но на самом деле в заметке уже содержалась установка на критику «Истории»: фраза о беспристрастии и грубом пристрастии явилась первым камешком в огород историографа.

Уже в апрельском номере журнала была помещена статья, поправлявшая частное мнение Карамзина о медных дверях Новгородского Софийского собора. Ее автор, ссылаясь на недавно опубликованные «Записки» С. Герберштейна, отрицал возможность вывоза дверей из Херсона, как считал Карамзин^{247}. Статья демонстрировала понимание Каченовским «ученого» и «беспристрастного» разбора «Истории».

Впрочем, вскоре редактор «Вестника Европы» не упустил возможности в критике труда историографа использовать и хлесткий журналистский прием. Зимой 1817/18 гг. была легализована конфиденциальная «Записка о московских достопамятностях». Сначала она распространялась в списках^[2], а затем по одному из них с рядом ошибок неожиданно для историографа была опубликована В. Н. Каразиным в майском и июньском номерах «Украинского вестника»^{248}. «Записка» вызвала бурю негодования, особенно среди жителей Москвы и Петербурга, уязвленных мнением Карамзина о Московском университете и строительстве храма на Воробьевых горах. Вот что писал, например, в Лондон Воронцову Лонгинов еще до ее публикации в журнале: «Ваше сиятельство абсолютно правы в своем строгом осуждении описания Москвы, сделанного Карамзиным для императрицы. Он предпочитает выглядеть сам более привлекательным, особенно при дворе, где он и так избалован свыше меры. Таковы во все времена пороки большей части сочинителей»^{249}.

Каченовский ловко использовал атмосферу вокруг «Записки», явно враждебную Карамзину, особенно в Московском университете. В июльском номере «Вестника Европы» он поместил письмо к издателям «Украинского вестника». В письме выражалось притворное удивление тем, что «Записку» мог написать Карамзин, проживший большую часть своей жизни в Москве и тесно связанный с Московским университетом. Одно даже предположение об этом, с гневом замечал Каченовский, «должно быть оскорбительным для личности писателя, стяжавшего славу». «Записка» принадлежит перу анонима, прикрывшегося именем историографа. Такой прием открывал широкие возможности для критики обоих сочинений Карамзина.

В письме отмечаются многочисленные ошибки исторической части «Записки», ее фактические расхождения с уже вышедшей «Историей», «неприличные суждения» и хвастовство, несовместимые «со скромностью не только писателя, но даже всякого благовоспитанного человека». К их числу рецензент отнес содержащееся в «Записке» лишь предположение об основании Москвы Юрием Долгоруким, тогда как в «Истории» об этом сказано вполне однозначно, сведения о боярине Кучке и пустыннике Букале, которые в «Записке» поданы как достоверные факты, а в «Истории» названы легендарными. В числе «неприличных суждений» автор письма называет мнение о Московском университете и строительстве храма на Воробьевых горах. В последнем случае прямо указывалось на оппозицию «Записки» замыслу Александра I. Касаясь автобиографических мотивов «Записки», рецензент с издевкой спрашивал: «Ужели почтеннейший Николай Михайлович, сочиняя Записку для назначения высокого, вздумал бы и о себе говорить там, где сие не может и не должно быть терпимо?»^{250}

Письмо к издателям «Украинского вестника» не только отмечало расхождения между исторической частью «Записки» и «Историей», но и компрометировало последнюю так же, как и самого Карамзина. Спустя несколько лет Кюхельбекер, вновь прочитав письмо Каченовского, записал в дневнике: «Начинаются в Вестнике щелчки Каченовского историографу; надобно признаться, что они не глупы и очень злы. Всего забавнее письмо к издателям Харьковского вестника: это истинно предательская штука… критик говорит о них (Кюхельбекер называет «Записку» «Записками». — В. К.) такие вещи, от которых нет другого средства как только отмалчиваться»^{251}.