Несмотря на сии неприятельские действия Витовта в северозападной России, он жил мирно с юным внуком своим, Великим Князем; обязал его даже клятвою не вступаться ни в Новогородские, ни в Псковские дела и в 1430 году дружески пригласил к себе в гости. С Василием отправился в Литву и Митрополит Фотий. В Троках нашли они седого, осьмидесятилетнего Витовта, окруженного сонмом Вельмож Литовских. Скоро съехались к нему многие гости знаменитые: Князья Борис Тверской, Рязанский, Одоевские, Мазовские, Хан Перекопский, изгнанный Государь Волошский Илия, Послы Императора Греческого, Великий Магистр Прусский, Ландмаршал Ливонский с своими сановниками и Король Ягайло. Летописцы говорят, что сей торжественный съезд Венценосцев и Князей представлял зрелище редкое; что гости старались удивить хозяина великолепием своих одежд и многочисленностию слуг, а хозяин удивлял гостей пирами роскошными, каких не бывало в Европе и для коих ежедневно из погребов Княжеских отпускалось 700 бочек меду, кроме вина, романеи, пива, а на кухню привозили 700 быков и яловиц, 1400 баранов, 100 зубров, столько же лосей и кабанов. Праздновали около семи недель, в Троках и в Вильне; но занимались и важным делом: оно состояло в том, что Витовт, по совету Цесаря Сигизмунда (имевшего с ним, в Генваре 1429 года, свидание в Луцке) хотел назваться Королем
Литовским и принять венец от руки Посла Римского. К досаде сего величавого старца, Вельможи Польские воспротивились его намерению, боясь, чтобы Литва, сделавшись особенным Королевством, не отделилась от Польши, к их вреду обоюдному: чего действительно тайно желал хитрый Цесарь. Тщетно грозил Витовт: сам Папа, взяв сторону Ягайловых Вельмож, запретил ему думать о венце Королевском, и веселые пиры заключились болезнию огорченного хозяина. Все разъехались: один Фотий жил еще несколько дней в Вильне, стараясь, как вероятно, о присоединении Киевской Митрополии к Московской; наконец, отпущенный с ласкою, сведал в Новогродке о смерти Витовта. Сей Князь, тогда славнейший из Государей северной Европы, был для нашего отечества ужаснее Гедимина и Ольгерда, своими завоеваниями стеснив пределы России на юге и западе; в теле малом вмещал душу великую; умел пользоваться случаем и временем, повелевать народом и Князьями, награждать и наказывать; за столом, в дороге, на охоте занимался делами; обогащая казну войною и торговлею, собирая несметное множество серебра, золота, расточал оные щедро, но всегда с пользою для себя; человеколюбия не ведал; смеялся над правилами Государственного нравоучения; ныне давал, завтра отнимал без вины; не искал любви, довольствуясь страхом; в пирах отличался трезвостию и подобно Ольгерду не пил ни вина, ни крепкого меда, но любил жен и нередко, оставляя рать в поле, обращал коня к дому, чтобы лететь в объятия юной супруги. С ним, по словам Историка Польского, воссияла и затмилась слава народа Литовского, к счастию России, которая без сомнения погибла бы навеки, если бы Витовтовы преемники имели его ум и славолюбие: но Свидригайло, брат Ягайлов, и Сигизмунд, сын Кестутиев, один после другого властвовав над Литвою, изнуряли только ее силы междоусобием, войнами с Польшею, тиранством и грабительством. Свидригайло, зять Князя Тверского, Бориса, всегда омраченный парами вина, служил примером ветрености и неистовства, однако ж был любим Россиянами за его благоволение к Вере Греческой. Брат Витовтов, Сигизмунд, изгнав Свидригайла — бывшего потом несколько лет пастухом в Молдавии — господствовал как ужаснейший из тиранов и, палимый страстию златолюбия, губил Вельмож, купцев, богатых граждан, чтобы овладеть их достоянием; не веря людям, вместо стражи держал при себе диких зверей и не мог спастися от ножа убийц: Князья Иоанн и Александр Черторижские, внуки Ольгердовы, умертвили сего изверга, коего преемником был (в 1440 году) сын Ягайлов, Казимир; а добродушный сын Сигизмундов, Михаил, умер изгнанником в России, отравленный каким-то злодеем по наущению Вельмож Литовских, как думали. — Новогородцы в 1431 году заключили мирный договор с Свидригайлом, а в 1436 с Сигизмундом.