Таким образом, выборные Земского собора 1642 г. прямо указывали на причины обнищания народа и неурядиц в государстве – это замещение Романовыми системы земского самоуправления системой воевод и в целом – системой военной диктатуры, установленной Романовыми в завоеванной ими в результате Смуты стране.
С другой стороны, на Соборе присутствовали и городовые дворяне и дети боярские, которые, как указывает П. П. Смирнов,[216]
еще летом 1641 г. были созваны правительством на военный смотр в Москве и, воспользовавшись этим, стали добиваться от царской власти удовлетворения ряда своих требований (об отмене урочных лет для сыска беглых крестьян, о защите от «сильных людей» – бояр, о реформе суда и т. д.). Дело дошло в то время до прямого военного мятежа, в Москве «смешение стало великое», служилые люди «завели… рокош», «с большим шумом» ворвались во дворец и подали там челобитье «о всяких своих нужах и обидах». При этом «шла мирская молва» о том, что «боярам от земли быть побитыми». На собор 1642 г. «была перенесена вся атмосфера» «летнего движения 1641 г.», и правительство «должно было выслушать на нем «суровый приговор над своей политикой» и со стороны дворян и детей боярских, и со стороны посадских людей.[217]Несмотря на настроения участников собора, в большинстве своем желающих удержать Азов за Россией, правительство продавило решение сдать город и летом 1642 года казаки ушли из крепости, разрушив оставшиеся укрепления. Быть может, в таком решении московских властей сыграло свою роль не только опасение увязнуть в войне с Турцией в момент, когда оставалась возможность новой войны на западных границах, но и нежелание увидеть вновь на российской земле героических защитников Азова – беглецов из-под пяты романовского режима, которые сами свидетельствовали о себе так: «Ведаем, какие мы в Московском государстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны… А государство Московское многолюдно, велико и пространно… А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства невольного, от бояр и от дворян государевых
… Кому об нас там потужить?.. А се мы взяли Азов город своею волею, а не государским повелением».[218]Б. Н. Чичерин назвал Земский собор 1642 года «последним памятников нашего древнего земства»: «В Азовском соборе, последнем в царствование Михаила Федоровича, нельзя не видеть упадка соборного устройства. По своей чисто совещательной форме, по разрозненности поданных мнений он напоминает времена, предшествовавшие междуцарствию; по отсутствию всякой политической мысли, по наивно высказывающимся эгоистическим стремлениям сословий он не делает чести тогдашнему обществу. Грустно смотреть на этот последний памятник нашего древнего земства!»[219]
И это действительно так. Уже Земский собор 1645 г., который должен бы был утвердить на царстве второго царя из династии Романовых – Алексея Михайловича – вызывает недоуменные вопросы у большинства исследователей, которые сомневаются в самом факте созыва такого собора (П. П. Смирнов) или считают, что он имел вид чисто церемониальный, был собран для проформы (И. Д. Беляев, В. Н. Латкин). Так падало высокое некогда значение Земского собора как источника власти – вместе с обрушением всей земской конструкций народной монархии.
Дальнейшая история романовских Земских соборов, вернее, история их угасания, растянувшаяся на полвека, связана с изменениями социальной системы Русского государства, проведенной Романовыми в целях укрепления личной власти. Как и Годунов, Романовы искали опору своей новой династии не в социальном мире, основанном на равновесии интересов всех сословий русского общества, а в вычленении только одного сословия – дворянства, как обладающего военным и экономическим потенциалом, достаточным для удержания власти в стране. Как и Годунов, первые Романовы взяли курс на ограничение прав боярско-княжеской аристократии в пользу дворянства, как и Годунов, Романовы пытались решать возникшие при этом социальные проблемы за счет крестьянства. Если Годунов прикрепил крестьян к земле, то Романовы пошли дальше и, в конечном счете, сделали их лично зависимыми от владельца земли, превратили их из прикрепленных к земле в прикрепленных к хозяину, в его одушевленное имущество, которое тот мог обменять, продать, а то и казнить.