Читаем История греческой литературы Том II полностью

Одним из главных достоинств всякого художественного произведения является единство плана. "История" Геродота вполне удовлетворяет этому требованию. Как уже сказано выше, "История", несмотря на многочисленные вставные эпизоды, написана по глубоко продуманному плану: в основу плана положена идея об исконной вражде между эллинами и восточными народами. Читатель чувствует, что он имеет дело не с сочинениями логографов, которые дробили свой рассказ на множество мелких эпизодов, совершенно не связанных друг с другом, но с произведением историка, имеющего в виду цельность изложения и передающего события в последовательном, историческом их развитии. Правда, связь между отдельными эпизодами у Геродота иногда очень слаба и прихотлива, но не прерывается нигде.

Требование Аристотеля о необходимости единства плана в художественном эпосе ("Поэтика", VIII и XXIII) приложимо и к "Истории" Геродота.

Другим достоинством Геродота как писателя является его искусство рассказывать. Даже те критики, которые относились отрицательно к нему как историку, признавали в нем это искусство.

Прежде всего читателя поражает его близость в этом отношении к эпосу. Как и эпические поэты, Геродот умеет выдержать Простой, безыскусственный стиль народных рассказов. Все приемы этих рассказчиков, как, например, полнота рассказов, замедленность повествования, повторения отдельных слов, целых предложений, предуведомления и сжатые повторения сказанного, присущи ему так же, как и им. Он еще не знает периодического построения предложения, в противоположность позднейшим историкам; он не любит абстрактных-выражений, но очень охотно употребляет народные образные выражения и умеет ловко пользоваться пословицами. Предложения у него соединены чаще способом сочинения, придаточные предложения редки. С другой стороны, он любит заимствовать из эпоса, этой сокровищницы литературного языка, например, отдельные выражения-формулы, а также целые обороты (все в речах). Поэтому Псевдо-Лонгин называет Геродота "великим подражателем Гомера" ("О возвышенном", 13).

Древние критики, конечно, гораздо лучше нас чувствовали достоинства Геродота как рассказчика и тщательно изучали его приемы. Они считали его именно с этой точки зрения лучшим образцом "ионийской манеры"[69], подразумевая под этим не ионийский характер его грамматических форм и словаря, но, главным образом, манеру соединения предложений и весь своеобразный колорит его речи. Для определения эффекта, который производится его рассказом, тогдашние риторы часто прибегали к сравнениям: они то уподобляли его рассказ спокойному течению реки, не встречающему на своем пути никаких неровностей[70], то противополагали его в этом отношении Фукидиду, указывая на сладость, ясность и пространность повествования Геродота [71]. Иногда они пытались и детальнее охарактеризовать его особенности как рассказчика. Главным образом они отмечали две особенности: во-первых, склонность Геродота — и в выборе выражений, и в построении предложений — подражать своеобразной манере говора того или другого описываемого им народа, т. е. подражать не случайным эмоциям (ήθος), но тем типичным, постоянным свойствам характера (πάθος), которые лучше всего передают внутренний облик народа. Ритор Феон справедливо замечает, что Геродот говорит часто как варвар, хотя передает речь этих варваров на эллинском наречии [72].

Сюда относится пристрастие Геродота к пословицам, лучше всего характеризующим мировоззрение народа, его любовь к простонародным, иногда грубым выражениям, выхваченным из живого говора, наивный тон некоторых рассказов и тому подобные черты народного языка, придающего действительно его рассказу своеобразный и несколько пестрый характер.

Во-вторых, предпочтение Геродотом так называемой "речи нанизываемой" или "разделенной", "раздельной" (λέξις είρομένη или διῃρημένη)[73], т. е. такой, которая свободно присоединяет одно предложение к другому без строгой логической связи и без закругления мысли в одном сложном предложении и которая противополагается "речи закругленной" или "периодической" (ὴ κατεστραμμένη λέξις или ή ἐν περιόδοις λέξις)[74]. Риторы ясно сознавали, что эта манера письма ближе всего подходит к разговорной речи, и отмечали в ней, во-первых, вполне естественное расположение слов, от которого Геродот почти никогда не отступает, во-вторых, отсутствие сложных сочетаний целых предложений. В этом отношении Геродот не отличается от своих предшественников-логографов, которые также пользовались "нанизываемой речью" (см. гл. I "Начало греческой прозы"). Правда, в речах у него есть попытки строить периоды, однако они ему мало удаются.

Эти особенности Геродота резко отличают его повествование от повествования последующих историков, и как раз они-то и ставят его "Историю" на совершенно особое место в стилистическом отношении.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука