История Греции

То же надо сказать об отрицании национал-шовинистического («расового») момента в противоположении эллинства и варварства в греческой литературе до середины V в. (гл. II, § 5), между тем как привкус этого чувствуется уже у Гомера и отчетливо прослеживается у писателей архаики (Архилох) и ранней классики (Гераклит). Столь же искусственным выглядит и отрицание принципиального национального и политического противостояния греков персидской агрессии (по Лурье, это — фикция, разработанная Геродотом в угоду афинской демократии, см. гл. V, § 5). Показательны, наконец, защита старшей софистики ввиду ее философского и политического радикализма (по Лурье, выливавшегося в «революционные материалистические идеи», а на деле приводившего к крайнему релятивизму и нигилизму) и снятие с софистов рано и небезосновательно предъявленных обвинений в беспринципности и шарлатанстве (см. гл. X, § 9).

Отметим также ряд случаев, когда в курсе Лурье подхвачены и развиты модные в свое время, но весьма спорные идеи — о возникновении форм рабства типа илотии не столько вследствие покорения завоевателями местного населения, сколько поначалу спонтанным путем, за счет разорения и закабаления соплеменников (гл. IV, § 1—3, точка зрения Эд. Мейера); о становлении Спартанского государства в его классическом, «законсервированном» виде не в раннеархаическое время, в результате реформ, связанных с именем Ликурга, а лишь в VI столетии, после Мессенских войн, ради подавления ставшего уже многочисленным класса илотов (гл. IV, § 3, развитие концепции переворота VI в., разработанной Г. Дикинсом, Г. Т. Уэйд-Джери и В. Эренбергом); о деятелях конца V в. Алкивиаде, Лисандре и Кире Младшем, бывших и в самом деле политиками нетрадиционного плана, как о подлинных предтечах эллинизма (гл. X, § 1 и 4; гл. XI, § 1).

Кроме того, в книге Лурье есть много неточных или незащитимых утверждений по отдельным частным поводам. Такова парадоксальная трактовка завершившего Греко-персидские войны Каллиева мира (447 г.) как успеха скорее персов, чем афинян, а фиксировавшего передышку в борьбе Афин со Спартой Тридцатилетнего мира (445 г.) — как крупной дипломатической победы афинян, а не их вынужденной уступки (гл. VII, § 6). Столь же парадоксальным выглядит признание самостоятельного характера Архидамовой и Декелейской войн (соответственно 431—421 и 415—404 гг.) и отвержение Фукидидовой концепции единой, целостной Пелопоннесской войны (гл. IX, § 1). Едва ли убедительно отнесение восстания рабов в Сиракузах, о котором рассказывает Полиэн (I, 43, 1), ко времени первого, морского вторжения афинян в Сицилию (427—424, см. гл. IX, § 5), а не к годам непосредственной осады ими города Сиракуз (415—413 гг.), как это обычно принимается специалистами (Ад. Гольмом, Эд. Фрименом и др.). Необоснованным представляется нам и «смешливое» переложение Лурье депеши, посланной бедствующими спартанскими воинами на родину после неудачного сражения при Кизике в 410 г. (гл. X, § 3). Фразеология предлагаемого перевода — «Деревяшки (это о боевых кораблях!) погибли. Миндар приказал долго жить (это о погибшем главнокомандующем!) и т. д.» — представляется совершенно неуместной в официальном обращении подчиненных к своему правительству, да и лексика оригинала (Ксенофонт. Греческая история, I, 1, 23), как кажется, не дает повода к осуществленному Лурье перетолкованию.

Указанные недостатки не должны, однако, затемнять главного положительного качества книги С. Я. Лурье — ее большой добротности, позволяющей ей и поныне оставаться ценным университетским пособием. Более того, если можно так сказать, своя сила заключена даже в слабостях этого труда: шероховатость стиля, нарочитая заостренность или видимая неубедительность отдельных положений, даже раздражающая иных манера ссылаться от первого лица на собственные работы и достижения могут возбудить внимание, вызвать желание поспорить и самостоятельно поразмышлять гораздо больше, чем некоторые хорошо отглаженные и выверенные в словах и мыслях произведения, вызывающие мертвую скуку от одного лишь соприкосновения с ними.