История груди

Обычный упрек матери, о котором говорил Фрейд и последующие поколения фрейдистов, заключается в том, что мать дает ребенку слишком мало молока, что можно воспринять как недостаток любви. Хуже этого, страх быть отравленным молоком матери подпитывает фантазию о «плохой» или «ядовитой груди»^[238]. Этот недоброжелательный взгляд на грудь впоследствии стал еще одной чертой, добавляемой к портрету «кастрирующей» или «сумасшедшей» матери, который был популяризован психиатрами в Америке в 40-е и 50-е годы.

Один из последователей Фрейда идентифицировал то, что получило название «феномена Исаковера». В состоянии, похожем на сон, многие взрослые представляли мягкую, рыхлую массу, которая приближается к лицу. Исаковер интерпретировал этот образ как воспоминание младенца о грудном кормлении^[239]. Психоаналитики фиксировали случаи феномена Исаковера и использовали их для исследования других воспоминаний раннего детства и для поддержки в высшей степени конъюнктурных теорий о страхе кастрации, кровосмесительных фантазиях и других состояний регресса во взрослом состоянии^[240].

Как бы сдержанно мы ни относились к фрейдистским теориям груди, мы должны поблагодарить их автора за то, что он объединил две главных составляющих истории груди в мощную психологическую парадигму: материнская грудь и эротическая грудь соединились в единое целое. Мать и любовница станут делить груди, чье сияние будет освещать наше настоящее тем сильнее, чем дальше мы уходим от их изначального тепла. Как никто до него, Фрейд понял власть груди над жизнью человека от начала и до конца его дней.

В Британии, где Фрейд провел последний год своей жизни после того, как аншлюс Австрии нацистами заставил его бежать из Вены, его наследие развивали многие выдающиеся психоаналитики, среди которых Мелани Клейн, Рональд Фэабен (Ronald Fairbairn) и Д. У. Уинникотт (D. W. Winnicott). Их часто объединяют как сторонников теории «объект — представление». Они развили положение Фрейда о том, что младенец впитывает качества первичного объекта — в данном случае груди матери, — и этот первый объект навсегда остается в его подсознании, как картинка в калейдоскопе, способная бесконечно меняться. Клейн, в частности, пришла к выводу, что фантазии о груди, которые начинаются в первые месяцы жизни, становятся частью подсознания человека и влияют на все мыслительные процессы в будущем. Фрейд открыл сексуальность груди. А Клейн добавила к этому убеждение в том, что садистские и оральные (агрессивные) чувства питают отношения любви-ненависти младенца к груди, а следовательно, и к матери.

Клейн предположила наличие врожденной полярности инстинктов, похожих на инстинкты жизни и смерти у Фрейда. С ее точки зрения, инстинкт смерти является первичным источником тревоги младенца, которую ребенок — мальчик или девочка — бессознательно переносит на первичный внешний объект, т. е. на грудь. Такая грудь становится «плохой». Напротив, кормящая грудь ассоциируется с инстинктом жизни и становится «хорошей» грудью. Она говорит так: «…грудь, в той мере, в какой она доставляет радость, любят и ощущают как „хорошую“. В той мере, в какой она является источником обиды, ее ненавидят и считают „плохой“»^[241]. Эта оппозиция хорошей и плохой груди находит свое выражение в таких психологических механизмах, как «интроекция» и «проекция». «Младенец проецирует свои любовные импульсы и связывает их с доставляющей радость (хорошей) грудью, как он проецирует свои деструктивные импульсы вовне и связывает их с грудью, которая его обижает (плохой)». Его цель получить идеальный объект и совершить его интроекцию и держать в стороне плохой объект. Таким образом, и хорошая, и плохая грудь закрепляются в сознании младенца.

Клейн основывалась на своем анализе и наблюдениях за детьми в игровой комнате в 20-е годы. Она считала, что может «читать» в мозгу младенца. М. Клейн утверждала, что грудь, не оправдавшая желания младенца, является «пугающим преследователем». В своих деструктивных фантазиях младенец «кусает и рвет грудь, пожирает ее, уничтожает ее; и он чувствует, что грудь будет атаковать его, так или иначе». Он боится, что его уничтожит его собственное «похожее на вампирское сосание». Его мучают фантазии об «опустошении груди», в которой уничтожено все хорошее и которую он заполняет плохими субстанциями, например, его собственными экскрементами. Когда дело доходит до изобретательных описаний ментального ландшафта младенца (вспомните, что мы говорим о ребенке трех или четырех месяцев!), то даже Фрейд выглядит весьма скромно по сравнению с Клейн.