— Теории мне жутко нравятся, ибо я неизменно ликую, словно сумасшедший, когда умный человек говорит о моем творчестве разумные слова и сообщает сведения, ранее мне совершенно неизвестные, о которых сам я ни в жисть бы не догадался. В результате чувствуешь себя чертовски значительным. И знаете — снова хочется жить.
— Если не ошибаюсь, я уже говорил: писатель — это индивидуалист. Он всегда должен оставаться индивидуалистом, всегда должен направлять свою реку в русло, которое сам вырыл и углубил. А учиться можно. И нужно. У кого только возможно. Особенно у классиков.
— Вы зря забыли упомянуть дату «признания». Вопрос следовало начать словами: «В 1986 году вы признались..» Я не очень точно помню, в чем тогда «признался», но наверняка речь шла не о каких-то мечтах, а попросту о том, что в основе моих первых рассказов 1986–1990 годов, включая дебютного «Ведьмака», лежал один основополагающий замысел, сводившийся к тому, что я брал в работу какую-нибудь более или менее известную сказку и играючи пытался реконструировать события, которые могли породить ее в момент создания. Иначе говоря, сказка, которую мы знаем сегодня, основывается на реальном событии, но событие это приблизили к сказке, идеализировали, стилизовали, привели в порядок, подкрасили, надушили и, разумеется, добавили мораль для укрепления сердец. Такое действие — профессионально именуемое евгемеризацией
[143]— должно было стать основополагающим принципом моей фэнтези, моим методом создания жанра, моим личным путем к жанру, моим — не побоюсь сказать — фирменным знаком.