История яхты «Паразит»<br />(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVI)

…Первым заметил смоляную заклепку на горлышке Опанас. Василий зато догадался поднять бутылку на свет, а беспризорный сумел вытащить свернутую трубкой бумагу, не повредив самого вместилища. Пощаженная морем фотография изображала группу лиц зверского и величественного вида. Письмо было написано плохим карандашом, крупным, почти детским почерком:

S.О.S! Арестуйте, но спасите! На яхте бунт. Капитан пленен итальянцем. Мы — пираты, грабим все контрабанд. фелюги. Советс. Россия, помоги! S.О.S! Что будет? Бунтовщики хотят грабить у русских берегов. S.O.S!

Андрей Петров — фотограф-пират. Июль. Прихватите дюжину пластинок 9x12 и гипосул.

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой борются чемпионы мировой арены: долг и любовь

— Но, Селим, — сказал Мустафа, — паша не терпит подобных россказней: ему нужно что-нибудь сверхъестественное. Не можешь ли ты немного прикрашивать свои истории?

Капитан Марриет. — «Многосказочный паша».

— Так как же?

Легкий санаторный ветерок играл кружевными занавесками. Пахло лавандой, выклянченной у соседней учительницы.

— Так как же?

Живорыбья рука Бурдюкова нервно дергалась. Рука Хохотенко горела. Маруся с некоторым трудом соединила их.

— Ну? «Советская Россия, помоги»!

— Я! — воскликнул Василий.

— Поеду! — решительно буркнул Опанас.

Маруся облегченно вздохнула. Призрак рваных чулок, сверкнув на солнце, как крыло чайки, канул навеки в бездны подсознания. Прозевать столь необычайный случай, как письмо в бутылке, мнилось девушке преступлением перед самой собой и перед революционной совестью; Бурдюков и Опанас, оба пьяные кисловатым, неперебродившим отдыхом, сочувствовали ей. Каждый гневно отгонял от себя мысль о более законных возможностях — милиции, погранотряде, Закчеке — и не заговаривал о них вслух в надежде, что другие еще не догадались. Заседание за круглым столиком можно было считать открытым. На губы Маруси сел трепещущей бабочкой санаторный ветерок.

— Мы не вооружены, — прошептал Василий.

Опанас угрюмо усмехнулся:

— В том-то и фокус! Надо так попасть, чтобы оружие стало ненужным. Тонкая штука!

— Ой-ой, ребята, давайте мозговать! По НОТ’у!

— Что ж, я могу! — нехотя согласился с Марусей Хохотенко… — Фору я тебе давал, что ли? — грозно окликнул он Бурдюкова, уже успевшего глубокомысленно насупить брови и опереться щекой на кулак. — Начинаем вместе!

Настала общедоступная тишина.

Хитрая девчонка прислонилась головой к столику и с удовольствием устремила бездумный взгляд в голубизну граненого кавказского полдня.

— Вы думаете? — спросила она, зевая, через несколько секунд.

Оба парня быстро поглядели на нее, — Опанас искоса, а Василий как бы поверх несуществующих очков. У него в сознании уже начали было складываться кой-какие занятные планы, но колесико вдруг остановилось, и стало невтерпеж лень…

— Вы хорошо думаете? — осведомилась Маруся более любезно, когда в комнате загудела пьяная, толстая пчела.

Опанас отер вспотевший лоб, обстоятельно свертел папиросу и, закурив, доложил:

— Слушайте, товарищи! Дело простое. Они ловят «все контрабандные фелюги». То-то оно самое и есть Сделаем-ка вид, что мы контрабандная фелюга. Поймались и познакомились.

— А потом?… — оборвал Бурдюков.

Опанас загорелся:

— Потом? Диалектики, ты, видно, не нюхал, сукин кот! С чего начинается победа? а? Ну-ка, мы послушаем!

Не дождавшись ответа на свой вызов, он припечатал:

— Товарищи и граждане! Победа начинается с разложения противника.

Василий ахнул; Маруся и вовсе побледнела от радости. Картина разложения пиратов представилась им почти наглядно — аккуратным рядом связанных и обстоятельно разложенных на полу человеческих фигур.

…«Я подношу к его губам фляжку с водой, — молниеносно вообразил Бурдюков. — Спасибо, товарищ! ты справедлив, но великодуш…».

С подоконника упала с легким шорохом какая-то тень. Поэт вздрогнул. Из-под бархатного полдня выглянула, кривляясь, дружеская голова Хлюста.

— Тише! — крикнула Маруся.

— Сами потише, пацанята! Со мной не пропадете. Я лодчонку присмотрел…

— Тш-ш!

В сад метнулся вихрь, скомбинированный из серых крыльев Маруси и желтых плавников Опанаса.

— Пусть! — вслух сказал Бурдюков, — пусть!

Ручки с пером у него не было. Эти двадцать строк вылились из-под истерзанного карандаша: