История яхты «Паразит»

Корсару, как и всякому художнику, собственное произведение помогло уяснить собственную сущность. Отзвонив серенаду, он откланялся, чтобы не опоздать на свидание с командой, но консульша упросила певца бисировать и поставила на спиртовку никелированный кофейник.

ГЛАВА ПЯТАЯ, где герои угощают читателя в кабачке «Оригинальная вдовушка» и помогают ему завести новые знакомства

Остерегайся подозрительных знакомств, дитя мое.

Заветы матери.

В это же время, но в месте поинтереснее, по сизому воздуху плавали бутылки. Густая атмосфера время от времени разряжалась визгами постовых проституток.

Над мраморной стойкой, липкой от грязи и опивков, остроконечно вздымалась пухлая женщина с лунатически-бледными серьгами в ушах; с ее багровых щек сыпалась мертвецкая пудра, а брови были искусно подмазаны восточным составом. Это — красовалась хозяйка заведения, сама «оригинальная вдовушка», в миру — бывшая русская генеральша Драгоскакова. Вокруг нее сновали, как рыбы в аквариуме, расторопные молодые люди с втянутым животом и распертой грудью; прищелкивая невидимыми шпорами, они лихо подносили гостям умопомрачительные напитки; официальным языком этой болотистой страны считался русский. За столиками покупалось и загонялось породистое барахлишко, велись философические споры, а над всем доминировала чья-то душераздирающая исповедь. Наш читатель почувствовал бы себя весьма скверно, не повстречайся он с пятью старыми знакомыми — Диком Сьюкки, Анной Жюри, Юхо Таабо, Робертом Поотсом и Титто Керрозини. За исключением толстовца Жюри, все они сосали глиняные трубки и дули пиво; их закаленные сердца трепетали в ожидании Эмилио Барбанегро, который должен был принести надежду или смерть.

Волнение моряков усиливалось звуками заунывной песни за соседним столиком.

— Я полагаю, — кротко сказал Роберт Поотс, — что музыка сильно действует на столь примитивные натуры, как мы с вами!

Он хотел уже вдаться в рассуждения, но певец, пошатываясь, встал и повысил голос:

Уж скоро десять лет,
Как я разут, раздет.
Как в поле росомаха,
Ищю себе размаха!
Ца-ца…
Бутылка мой приют,
Мне воли не дают,
Мои глаза, как сливы,
Я прапорщик красивый!
Ца-ца…

— Приятный тембр, — растроганно пробормотал Дик Сьюкки, — но я не понимаю, что он поет.

— Я полагаю, нечто очень печальное, — рассудил Роберт.

Оранжевый штурман свирепо затянулся трубкой и отвернулся от товарища.

— Какой крепкий табак! — проговорил он дрожащим голосом…

Певец уже приканчивал последнюю строфу:

Откуда ж я уйду?
Куда же я приду?
Хотя дворянский сын,
Брожю, как сукин сын!
Ца-ца…

— Тса-тса, — повторил штурман печально и положил голову на стол…

Заметив произведенный эффект, красивый прапорщик посоветовался со своими собутыльниками и подошел к морякам.

— Позвольте! — сказал он по-английски и, оценив положение, представился: — Дворянин Виктор Евгеньевич Гурьев, певчий русский прапорщик запаса.

Один из старых собутыльников прапорщика уже ловко подставил под него стул.

— Вы позволите? — гость незаметно уселся.

— Пива? — властно предложил Титто Керрозини.

— Ah, diable! — Хотя бы!

Роберт Поотс гостеприимно разлил по кружкам остатки пива и выжидательно поглядел на Сьюкки. Дик швырнул ему золотой огрызок.

— Последний! — с непередаваемой угрозой предостерег непьющий Анна Жюри.

Они давно уже успели раздробить золотой капитанский мостик на составные части, дабы тратить его не сразу и благородно дотянуть до прихода Корсара.

— Разрешите… попользоваться взглядом! — певчий прапорщик со вниманием осмотрел драгоценность. — Жевательная площадь почти уничтожена, — глубокомысленно прошептал он, — три единицы!

— Что?!

Титто Керрозини испытующе остановил на госте свой инквизиторский взор; певец внезапно встал, застегнул пиджак на все имеющиеся пуговицы и, несколько волнуясь, произнес:

— Позвольте представиться еще раз! Вы имеете перед собой квалифицированного зуботехника. Этому искусству научил меня мой профессор пения, мио профессоре, брат великого Карузо! — Он снова сел среди присмиревших моряков и звучно добавил:

— Маэстро говорил мне: «Одним голосом не проживешь; когда тебе нечего жевать, помогай жевать кому-нибудь другому, — и вы зажуете оба!» Алло! Революционная психология — все за одного, один за всех!

— Понял, понял! — Дик Сьюкки радостно хлопнул себя по темени, — единица — значит, один зуб, три единицы — значит, три зуба!

— Совершенно верно. — И, успокоительно прикоснувшись к просмоленной ладони штурмана, прапорщик подозвал знаком старых собутыльников:

— Застрялов, Михаил Петрович — идейный экономист, Ван-Сук — коллега и голландец, Андрей Петров — фотограф-моменталист. Кумекают и по-английски!