История Японии. Между Китаем и Тихим океаном

Буси, воины, не только систематически насаждали повсюду свою власть, но вытесняли прежних собственников, выходцев из семей придворной аристократии, с которой они вскоре прервали всякие сношения. И в это время, проявляя совершенно парадоксальное легкомыслие, сёгуны вели себя скорей как эстеты, нежели как политики. Но могли ли они поступать иначе?

Несмотря на хрупкое равновесие, установившееся после улаживания династического раскола, сёгун вскоре оказался в сложном положении, нередко в таком же, в какое попадали императоры эпохи Хэйан, и был вынужден прибегнуть к тем же средствам: если в XI в. суверены придумали роль «монашествующего императора», то в конце XIV в. сёгун Асикага Ёсимицу (1358–1408) счел за благо приспособить этот принцип к своей ситуации.

Поэтому в 1397 г. он поселился в своей восхитительной резиденции, Золотом павильоне (Кинкакудзи), наполовину дворце, наполовину монастыре, который построил в северной части Киото. Чтобы продемонстрировать, до какой степени его добровольный уход ничуть не равносилен безвластию и бедности, он из своего хрупкого дворца, стоящего на полпути между феерией и реальностью, организовал посольство в Китай.

Император из династии Мин, Юнлэ, по видимости принял посланцев сёгуна с почестями, но они принесли Ёсимицу лишь простой титул «царя Японии» — обычное титулование, применявшееся в рамках системы сбора дани. Был задан тон — показного величия и изрядной политической нестабильности. Следующее поколение, когда правил сёгун Асикага Ёсимоти (1408–1428), ненавидевший предшественника, который приходился ему отцом, не уладило дел. Деспотизм следующего сёгуна Асикага Ёсинори (был сёгуном с 1429 г.) приблизил катастрофу: Ёсинори вызвал всеобщую ненависть и наконец был убит в 1441 году. Ни престижа, ни власти этот род больше себе не вернул.

«Культура Китаяма»

Ёсимоти, так ненавидевший отца, видимо, все-таки должен был испытывать к нему благодарность за главное: создав Золотой павильон — гораздо в большей мере эстетический и философский манифест, чем заурядное жилище, — Ёсимицу оставил сыну несравненное наследство, воплотив на тогдашнее и будущее время уже не политическое, а культурное слияние сохранившейся придворной аристократии с военной аристократией, которая черпала силы в провинциях. Грубой безграмотности, реальной или мнимой, в которое люди из Киото так часто обвиняли воинов Канто, будь те хоть сёгунами, Ёсимицу, хотя сам принадлежал к рыцарству, сумел противопоставить изысканное и строгое знание, полученное на основе самых современных и самых интернациональных источников, — тогда и в том месте это значило: китайских. Его просвещенное знание Дзэн, учения, которое при дворе практиковали редко, также дало ему, как и ему подобным, теоретические основы, каких не имели его предшественники.

Что до массы буси, она тоже изменилась. Значительно расширившись, она включила в себя множество разнообразных лиц, более или менее постоянно носивших меч, обремененных властными обязанностями или не имевших таковых; большую часть времени они не считали себя связанными с непосредственным господином и не ощущали себя частью лестницы феодального типа. Кстати, поскольку в японской рыцарской традиции не существовало понятия ленного сеньора, в любой критической ситуации они сохраняли постоянную свободу выбора, все более явственную изо дня в день; их верность часто была переменчивой и всегда опасной для их вождей.

Асикага очень скоро и несомненно лучше, чем кто-либо, оценили чрезвычайную сложность такого положения: с XIV по XV вв. они все больше отдалялись от дел, предпочитали посвящать себя искусствам, размышлению и замыкались в маленьком земном раю, какой не раз строили исключительно для себя. Они тоже, как и бездействующие министры двора, утрачивали интерес к власти, за что историки никогда не упускали случая их упрекнуть. Но, возможно, они просто-напросто чувствовали, что Япония ускользает у них из рук. Действительно, происходили глубокие перемены, на которые по-настоящему не мог повлиять никакой правитель.

«Низшие над высшими»