История идеи гражданского общества в англо-американской либеральной политической традиции

Гражданское общество должно быть бдительным и реагировать на сообщения свободной прессы о злоупотреблениях властью. Пресса должна быть глазом народа [139, Р. 86–87]. Должность главного редактора газеты уступает по политической важности лишь должности премьер-министра [141, Р. 45, 57]. По Дж. Бентаму, общественное мнения коррелирует с общим интересом и главным принципом утилитаризма [140, Р. 76].

Согласно Дж. Бентаму, чем больше индивидов наделено электоральными правами, тем меньше вероятность плохого выбора [137, Р. 449]. Британский утилитарист не принимает всерьез угрозу «тирании большинства» и заявляет, что тирания аристократического меньшинства намного хуже [140, Р. 76–290].

Дж. Бентам выступил против теории естественного права и предпринял попытку вывести единственный и неоспоримый критерий права, осудив апеллирование к здравому смыслу, естественному праву или морали в связи с тем, что они не предоставляют достаточных оснований для вынесения судебных решений [138, Р. 25]. Дж. Бентам – пропонент позитивного права. Только писаный закон имеет надёжную основу и заслуживает имя закона. Не стоит полагаться ни на естественное право, ни на обычаи, считает британский утилитарист.

Дж. Бентам признает приоритет гражданского общества над государством и полагает, что властные структуры должны инициировать социальные программы для малообеспеченных подданных, финансировать детские дома и дома престарелых, то есть проводить утилитаристскую политику на благо управляемых. Гражданское общество вполне рационально, благоразумно и дальновидно, в нем согласуются частные интересы и отсутствуют фундаментальные классовые противоречия. Ему лишь надо «убедить» правительство думать не только о своих интересах, но и об интересах подданных путем создания либерально-демократических институтов, надлежащего функционирования судебной системы, активности и бдительности публики.

Научное наследие Дж. Ст. Милля (1806–1873) вызвало почти столько же академических дискуссий в США и Великобритании, как теория К. Маркса в СССР и России. Поэтому автор более подробно рассмотрит историографические аспекты исследования теоретических построений титана либеральной мысли, приведет рекомендации Дж. Ст. Милля по совершенствованию общественного устройства и даст некоторые оценки его учению.

С 1950 по 1980-е годы в англо-американской политической науке господствовало мнение, что Дж. Ст. Милль не смог разработать целостную теоретическую систему в области политики, экономики, этики и логики. К. Бриттон, Р. Бочард, Б. Мазлиш, Р. Хэлидэй обвиняли его в непоследовательности и несостоятельности и объясняли данный факт кризисом личности, спровоцированным воспитательным экспериментом его отца и Дж. Бентама, в результате которого Дж. Ст. Милль превратился к двенадцати годам в полиглота, превосходящего по уровню интеллектуального развития высокообразованного тридцатилетнего англичанина [158; 152; 342; 246]. Г. Химмельфарб выдвигает альтернативную версию и полагает, что Дж. Ст. Милль был интеллектуально соблазнен своей подругой, а впоследствии женой X. Тейлор и пытался генерировать идеи, несовместимые с собственными воззрениями [265].

Дж. Пламенац вообще ставит под сомнение интеллектуальные способности Дж. Ст. Милля [369, Р. 122], а Г. Сэбайн заявляет, что теоретические построения Дж. Ст. Милля не соответствовали тому огромному объему задач, который он пытался в них вложить [407, Р. 714]. Согласно Р. Аншуцу, британский утилитарист пытался синтезировать диаметрально противоположные идеи [125], поэтому сконструировать убедительную систему было для него невозможным [405, Р. XX]. Игнорируя миллевскую апологию свободы и индивидуальности, М. Каулин утверждает, что его «либерализм был догматичным и религиозным», напоминающим «моральный тоталитаризм» [178, Р. ХП-XIII]. В «моральном тоталитаризме» также обвиняет Дж. Ст. Милля X. Мак Клоски [348, Р. 97]. Диаметрально противоположных взглядов придерживаются X. Хлор и Дж. Грэй считающие, что миллевская концепция игнорирует роль морали и базируется на «волюнтаристском утопианизме» при котором автономный выбор рациональных индивидов – единственный источник социального прогресса [163, Р. 3–26; 234, Р. 288].