История Икбала

Так начался год, который мы провели с Эшан-ханом и активистами Фронта освобождения.

— Я хочу остаться с вами, — сообщил Икбал тем же вечером, после ужина, в большом зале на нижнем этаже, где собрались мужчины и женщины Комитета управления, — и помочь вам освободить всех детей, которых держат в рабстве в Пакистане.

Эшан-хан посмотрел на него и улыбнулся:

— Это невозможно, Икбал. Ты повел себя очень смело, когда сбежал и помог нам освободить твоих друзей. Но ты не можешь остаться с нами: ты принадлежишь своей семье. Что скажут твои мама и папа, если мы не вернем тебя домой?

— Зачем мне возвращаться к своим, — возразил Икбал, — если через год или даже раньше я снова могу попасть в рабство? Или Мария, или Фатима? Или кто-то другой из наших ребят… А сколько их еще — таких детей, как мы?

— Мы точно этого не знаем. Много. Только здесь, в Лахоре, сотни подпольных ткацких фабрик, а еще кирпичные заводы, а выше, в горах, — шахты. И есть еще сельскохозяйственное рабство… десятки тысяч детей, сотни тысяч, наверное…

— Вы хотите их освободить, — сказал Икбал, — и я хочу.

Мы с Марией следили за этим спором с раскрытыми ртами: мы никогда бы не осмелились говорить так, на равных, со взрослыми. Но Икбал в тот момент тоже казался взрослым.

— Подумай, Эшан, — вмешался другой мужчина из Фронта, — паренек смышленый, он мог бы нам помочь. Ты сам знаешь, как тяжело убеждать судей вмешаться. Икбал мог бы тайком проникать на ткацкие фабрики, разговаривать с детьми, которые доверятся ему, и доставать необходимые доказательства. Без него мы никогда не прижали бы Хуссейна.

Но Эшан-хан продолжал отрицательно мотать головой:

— Нет. К тому же ему пришлось бы стольному учиться…

— Я научусь, — пообещал Икбал, — я уже научился читать и писать. Ну, по крайней мере, немного.

— И потом, это слишком опасно. Ковровые фабриканты очень могущественные, как и хозяева кирпичных заводов. А у ростовщиков сколько власти! Полиция изо всех сил старается их защищать, вы сами видели, а судьи притворяются, что ничего не видят. Всем нам здесь угрожали. Нет, я не могу этого позволить.

Икбал встал со стула, во весь свой рост, которого было совсем немного. Но тогда он показался всем очень высоким, казалось, головой он достает до потолка. И улыбнулся своей характерной улыбкой:

— Я не боюсь, — сказал он, — я никого не боюсь.

И ему поверили.

Эшан-хан отвез его к семье, а спустя десять дней вернулся за ним. Икбал провел остаток того дня заперевшись в комнате. К вечеру он вышел и рассказал нам:

— Моя мать плакала, а отец дрожал от страха. Но сейчас они понимают и одобряют мой выбор. Я обещал навещать их так часто, как смогу. Знаешь, Фатима, — добавил он потом, — я хочу учиться, я хочу стать известным адвокатом и освободить всех детей Пакистана.

— Молодец, Икбал! — крикнула Мария.

Я тоже сказала: «Молодец», но голос у меня дрогнул.

Икбал и вправду учился: он участвовал во всех собраниях Фронта, сидел посреди взрослых и, сморщив лоб, внимательно слушал. Я тоже несколько раз ходила на эти собрания, но не могла уследить за всеми мыслями и сложными вещами, которые они говорили. Икбал же читал книги — по ночам, при зажженной свече. Научился работать с фотоаппаратом. И использовал любую возможность, чтобы поговорить с Эшан-ханом. Они могли говорить часами.

Эти двое были — два сапога пара, точно говорю.

Остальные ребята один за другим постепенно возвращались домой. Уехал Мухаммед — отправился к себе в горы, вывалив на нас, сильно заикаясь и стараясь скрыть волнение, целый шквал прощаний. Уехал Салман, неуклюже сжав меня в объятиях и сказав на прощанье Икбалу:

— Брат, мне понравилось, как мы расквитались с Хуссейном, и я бы с удовольствием остался, чтобы вам помогать, но я нужен моим старикам.

Уехал Щепка, который всегда умел нас рассмешить. И малыш Али, который, прощаясь, плакал без удержу. И другие тоже уехали.

Кроме нас троих, в старом доме с розовыми стенами остался только Карим, который в обмен на еду и ночлег был готов выполнять любую работу и которому приходилось, хоть и нехотя, слушаться Икбала.

Не прошло и месяца, как Икбал проник на одну из подпольных ковровых фабрик, спрятанную в подвале на северной окраине Лахора. Он обнаружил там детей — тридцать два ребенка, всех в порезах и таких худых, что лопатки чуть не протыкали им кожу. Он поговорил с ними, показал следы от шрамов на руках в доказательство своих слов, сфотографировал их цепи, станки, колодцы с водой, вырытые в земле. Три дня спустя люди из Фронта пришли туда с полицией и судьей, арестовали владельца и освободили детей.

Всю ночь и следующий день мы с Марией помогали жене Эшан-хана и другим женщинам носить кастрюли с горячей водой и устраивать вновь прибывших.

Ради всего святого, какие они были грязные! Неужели и мы были недавно такими же?

В следующие месяцы Икбал помог закрыть еще одиннадцать фабрик, на которых использовался труд несовершеннолетних, освободив почти двести детей. Здание Фронта стало напоминать детский дом. Все рассказывали одну и ту же историю: маленькая деревня, пропавший урожай, заем у ростовщика, рабство.