История Икбала

Хуссейн посмотрел на него озадаченно. Потом взял доску, испещренную метками:

— Это — твой долг, — начал он, — и каждый вечер я…

— Знаю.

— Ну, хорошо, — сказал Хуссейн, — так и быть, господин Всезнайка. Твой предыдущий хозяин предупреждал меня, что ты упрямый выскочка.

У меня ты возьмешься за ум. Да, еще он говорил мне, что никто не умеет работать лучше тебя. Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

И Хуссейн направился к выходу. На пороге он остановился и погрозил толстым пальцем Кариму:

— А ты смотри за ним как следует!

Карим кивнул, но как-то неуверенно.

Новичок сел за станок и тут же начал работу.

Мы смотрели на него с открытыми от изумления ртами. Никто из нас не работал так ловко и проворно, никто не умел так аккуратно и точно затягивать узлы. Его пальцы словно порхали между шпулями станка, никогда еще мы не видели ничего подобного. А рисунок, который оставил ему Хуссейн, был из самых сложных.

Один за другим мы тоже вернулись к работе. Нам было ясно одно: это не «болван», совсем нет. Его не потому приковали. Причина была в чем-то другом.

— Как тебя зовут? — спросил Карим, стараясь, чтобы голос звучал погрубее.

— Икбал, — ответил новичок, — Икбал Масих.

4

Той же ночью, едва дождавшись, пока хозяин выключит свет и заснет, мы отправили Али — самого младшего из нас — сторожить дверь, а сами тихонько прокрались к станку новичка. Нас было четверо: я, Карим — он, хоть и был надсмотрщиком, не мог удержаться; Салман — ему было тогда лет десять, но его лицо так загрубело после многих месяцев у печи для обжига кирпичей, так почернело от солнца и пыли, что он казался гораздо старше и был таким угрюмым, что все мы его побаивались; и малышка Мария, похожая на птенчика, с коротко подстриженными волосами под хлопковым платком, которым она всегда покрывала голову. Никто не слышал от нее ни слова с тех пор, как она появилась у нас в начале зимы, и мы только гадали, глухонемая она или нет. Марией мы назвали ее сами. Она спала, свернувшись клубком на своей подстилке, и повсюду ходила за мной хвостиком.

Остальные не захотели вставать, потому что были слишком усталыми, а может, потому, что не захотели слушать то, что слышали уже тысячу раз: все мы были из бедных семей, и наши родители продали нас в надежде вернуть долг землевладельцу или богатому купцу из города. Этим долгом и была та сумма, которую Хуссейн значками отмечал на наших досках.

Вряд ли тут что-то новое.

Икбал, похоже, тоже не мог заснуть: в темноте позвякивала его цепь. В первую ночь на новом месте уснуть ни у кого не получается. Каждый из нас сменил по два или три хозяина, так что мы хорошо это знали.

Мы уселись вокруг него. Ночь была безлунной, и в этой кромешной тьме мы едва различали очертания друг друга.

— Али, ты там повнимательней, — шепнули мы нашему сторожу. Если бы хозяин нас застал, он бы страшно разозлился. Он говорил, что если мы ночью не спим, то на следующий день мы сонные, ничего не соображаем и работаем кое-как.

Али несколько раз коротко свистнул, что означало: «Все в порядке».

— Мой отец выходил на работу ни свет ни заря, — начал свой рассказ Икбал, — с первыми лучами солнца, и сразу впрягал буйвола в плуг. В это время даже летом воздух еще свежий, есть чем дышать. А вокруг всё поля и поля и другие крестьяне, за той же работой. Я всегда шел за ним и нес сумку с водой и овощами, которые мама готовила нам накануне. В первые часы отец работал бойко — казалось, его худые руки даже не чувствовали тяжести плуга. Но вскоре земля становилась словно каменной, он начинал двигаться все медленнее, и я видел, как по его лицу и груди бегут ручейки пота, а красная пыль все гуще покрывает волосы. Плуг уже не входил в землю так глубоко, как раньше, а буйвол упрямился от жары и мычал. Потом, с полудня до трех, солнце палило совсем безжалостно, и работать было невмоготу. Очертания всего, что было вокруг, стирались в знойной дымке. Тогда мы садились отдохнуть под деревом, ели фасоль и делали по глотку теплой воды, а буйвол обмахивался хвостом, отгоняя мух. «Это благословенная земля, — говорил мне отец, — плодородная, богатая. Посмотри, как все здесь растет, достаточно посеять зерно, и с божьей помощью любая семья может жить в достатке. Запомни хорошенько, Икбал». «Да, отец», — отвечал я. Но в нашем-то доме не было достатка, еды всегда не хватало, а мой старший брат постоянно кашлял и был совсем плох. Однажды я спросил у отца, почему всю пшеницу, и овес, и овощи, что мы выращивали, грузят на тачки и увозят в тот же день, когда мы их собирали, а в нашей лачуге остается лишь по мешку самого плохого зерна и сухой фасоли. «Потому что все это принадлежит хозяину», — объяснил отец. «А это разве справедливо?» — «Он хозяин, а мы кто?»

— Мой отец тоже так говорил, — перебил его Салман. — А еще по вечерам закрывался в нашей хижине и проклинал хозяина на чем свет стоит, говорил, что тот жадный и злой. Мать тряслась от страха, умоляла его: «Молчи, ради бога! Если тебя услышат…» Она была уверена, что у хозяина тысяча глаз и ушей. Эти женщины! — фыркнул он напоследок. — Ничего не понимают.