История инквизиции. том 1

При постройке тюрем, естественно, старались сократить расходы и сэкономить место, нисколько не заботясь о здоровье и удобствах их подневольных жильцов. Папские инструкции гласили, что они должны состоять из маленьких одиночных камер без воздуха и света. В течение долгих лет в них находились несчастные кающиеся, участь которых оказывалась гораздо хуже, чем короткая агония костра. Они были предоставлены всецело на произвол тюремщиков; жалоб их никто никогда не слушал; если заключенный жаловался на какой-либо акт насилия, то его даже клятвенное показание устраняли с пренебрежением, тогда как всякое слово тюремных служителей принималось на веру.

Конец страданиям заключенных приносила смерть, вызываемая ужасной грязью, в которой им приходилось гнить. Смертность в этих тюрьмах была огромна. В аутодафе часто объявлялись приговоры по делам заключенных, умерших до окончания процесса. На ауто в 1300 г. упоминается десять лиц, умерших уже после того, как они созналась в ереси, но раньше решения их дела; в ауто 1319 г. было восемь подобных случаев. В ауто 1326 г. имеются приговоры по делу четырех умерших; к ауто 1328 г. пяти. Тюрьма, вполне естественно, была мерой наказания, которую чаще всего применяли инквизиторы.

Нужно еще отметить одну особенность инквизиторских приговоров: они всегда оканчивались стереотипным выражением, оставлявшим за инквизитором право по произволу изменять, смягчать, увеличивать и возобновлять наказание. Уже в 1241 г. Нарбоннский собор предписал инквизиторам оставлять всегда за собой это право, и с течением времени это вошло в неизменное правило. В 1245 г. Иннокентий IV предоставил инквизиторам, действовавшим совместно с епископами, право изменять наложенное наказание. Однако ни епископ, ни инквизитор не мог отменить наказание; эта привилегия принадлежала одному только папе: ересь была таким неизгладимым преступлением, что только представитель Бога обладал властью снять это пятно.

Право смягчения наказания применялось часто; им пользовались, чтобы добиться от кающихся более точных показаний как доказательства их чистосердечного раскаяния, а, возможно, также и для того, чтобы чрезмерно не наполнять тюрем. В 1.328 г. одним постановлением были освобождены двадцать три заключенных в Каркассоне; тюрьма была заменена им ношением крестов, паломничествами, бичеванием и другими духовными подвигами. При подобных условиях жизнь на свободе была невыносимой и смерть являлась освободительницей.

Как в приговорах обвинительных, так и в смягчающих наказание за инквизитором оставлялось право изменения и восстановления наказания с указанием или без указания оснований к тому. Инквизиция никогда не выносила помилования. Собор в Безье 1246 г. и Иннокентий IV в 1247 г. объявили инквизиторам, что в тех случаях, когда они освобождали заключенного, они должны были предупредить его, что при первом поводе к подозрению он будет наказан без всякой жалости, и должны были оставить за собою право заключить его снова в тюрьму без всякого суда и следствия, если этого требовали интересы Церкви. Эти условия сохранялись в обрядниках и предписывались руководствами. Кающийся должен был знать, что свобода, предоставленная ему, всецело зависит от усмотрения и произвола судьи, который во всякое время мог опять заключить его в тюрьму и заковать в цепи; в своем клятвенном отречении он ручался своею личностью и всем своим имуществом, что явится по первому зову.

Когда дело было выдающейся важности, например поимка видного ученого еретика, то инквизиторы могли обещать полное и совершенное помилование его ученикам, если они выдадут его. Если были наложены особые духовные епитимьи, то инквизитор мог, по их выполнении, объявить кающегося человеком хорошей жизни и честных нравов; но это никоим образом не уничтожало первоначальный приговор. Снисходительность инквизиции никогда не доходила до прощения; она лишь давала отсрочку, и человек, над которым был уже раз вынесен приговор, мог всегда ожидать, что его позовут и снова подвергнут или прежнему, или еще более тяжелому наказанию. Вся жизнь его отныне принадлежала молчаливому и таинственному судье, который мог разбить ее, не выслушав его оправданий, не объяснив причин. Он навсегда отдавался под надзор инквизиционной полиции, состоявшей из приходского священника, монахов, духовных лиц и всего заседания, которым приказывалось доносить о всяком упущении, сделанном им при исполнении наложенной на него епитимьи, о всяком подозрительном слове или действии – за что он подвергался ужасным наказаниям как еретик-рецидивист. Ничего не было легче для личного врага, как уничтожить подобного человека, и сделать это было тем легче, что доносчик знал, что имя его будет сохранено в тайне. Было ли положение жертв костра и тюрьмы более печально, чем участь множества мужчин и женщин, ставших рабами инквизиции после того, как она пролила на них свое лицемерное милосердие? Вся жизнь их была сплошным беспокойством, и не было у них надежды на отдых.